Наш дом стоит у моря
Шрифт:
Буздес стоял на коленях перед дотом и, согнувшись, дергал пальцами за ниточку, словно что-то выуживал из-под земли. Рядом, в траве, виднелся влажный от росы панцирь Адели.
— Идите сюда, Шура! — крикнул мне Буздес. — Скорее!
Я подбежал и опустился рядом с ним на колени:
— Здравствуйте!
— Доброе утро, Шура, — ответил Буздес, продолжая удить ниточкой в узкой, с пятачок, норке в земле.
По краям норка была затянута голубоватой паутинкой. «Тарантул», — догадался я.
— В этой норе тарантул, Шура.
Буздес ушел в дот за мешком. Я вздохнул: «Везет мне сегодня на пауков, — и осторожно опустил смолу в нору. — Сейчас выскочит страшилище — гоняйся тут за ним. Бр-рр…»
Но тарантула я так и не выудил. Дюбал, дюбал его смолкой по спине, чтобы раздразнить, а он так и не вышел из себя и не вцепился лапами в смолу. «Хладнокровный попался, — подумал я, — или, может быть, ушел из норы через запасной выход? Нет, кажется, ворочается».
Подошел Буздес с мешком под мышкой.
— Не клюет, Шура?
— Не хочет.
— Ладно, бросьте. Мы его после, как вернемся, водой выживем.
Мы припечатали половинкой кирпича паучью нору, заперли Адель в доте и обрывом, не спускаясь к воде, отправились в Отраду за красной глиной.
Солнце поднималось все выше и выше. Мы шли и чувствовали, как земля у нас под ногами постепенно нагревается, теплеет. Ни у Буздеса, ни у меня не было на ногах никакой обувки. «Чаще ходите босиком, Шура, — любил повторять Буздес. — Особенно когда станете взрослым, старайтесь чаще ходить босиком. Это здорово укрепляет нервную систему, Шура».
Вернувшись из Ограды, мы первым делом уничтожили неприятного соседа. Вода не помогла, и пришлось нам выкорчевывать тарантула лопатой. А потом принялись за работу.
Из камышовых тростинок мы начали вязать каркас большого якоря. Якорь этот будет одной из главных фигур нашего фейерверка. У нас уже готовы звезда, чайка и даже два самолета (Буздес задумал показать воздушный бой). Правда, каркасы у нас получаются какие-то странные — они лишь отдаленно напоминают фигуры, которые должны изображать. Вчера, например, мы вязали каркас чайки. Так это не чайка, а сплошное недоразумение. И с якорем сегодня, по-моему, у нас получается то же самое.
Я косо посмотрел на якорь и поджал губы.
Буздес перехватил мой недовольный взгляд.
— Опять вы коситесь, Шура. Я же вам объяснял: дело не в каркасе, главное — правильно рассчитать силу огня и расположить его в нужных точках. Вот в чем соль нашей профессии. И я на этом деле, извините, собаку… В общем, вы не беспокойтесь. Старому Буздесу можно довериться — якорь у нас будет по всей форме… Ну-ка, перенесем его в сторонку…
В полдень на горизонте показалась «Филофора».
Мы с Буздесом сидели в стороне от дота,
На обед у нас была пшенка с брынзой. Пшенку — два початка вареной кукурузы — принес я. Брынза была долей Буздеса в обеде. Брынза жирная, с приятным солоноватым привкусом. А вот пшенка оказалась староватой. Зернышки в початках сморщились, затвердели.
Я первым делом проглотил свою долю брынзы и теперь с неохотой выколупывал из початка по зернышку и смотрел на море. Буздес, наоборот, хрумко жевал кукурузу.
— Ешьте, Шура, ешьте. Это ничего, что она немножечко того… пожилая. Зато в ней калорий уйма! А при вашей комплекции… Ешьте.
«Филофора» постепенно приближалась. Вот уже ясно видны очертания ее надстройки. И веселый бурунчик у форштевня пенится. А корма как у испанской каравеллы.
Буздес тоже заметил «Филофору» и кивнул на море:
— Ваш брат возвращается, Шура.
«Филофора» поравнялась с нашим дотом. На палубе можно ясно различить Леньку и Демьяна. Они стоят на носу и тоже смотрят в нашу сторону. Водоросли везут. Из них — йод для фронта. А мы тут с Буздесом ерундой какой-то занимаемся, делаем эти дурацкие каркасы. Правильно вчера сказал Ленька: фигли-мигли все это. Эх, чего бы я только не отдал, чтобы хоть на один денек поменяться с Ленькой местами!..
Особенно меня задел этот веселый бурунчик у форштевня.
Я не выдержал, забрался на дот и просемафорил Леньке руками. Я думал, что Ленька тоже отмашет в ответ какую-нибудь чепуховину. Но вместо Леньки поднял руки Демьян и начал старательно выписывать ими в воздухе какие-то знаки.
Я погрозил Демьяну кулаком: тоже мне — профессор конопатый нашелся…
— В чем дело, Шура? — крикнул Буздес. — Почему вы им грозите? Этот парень абсолютно вежливо спросил вас: «Как идут дела?» А вы грозите. Зачем?
— Да это я так… — стушевался я и спрятал руки за спину.
Чудеса! Оказывается, Буздес знает флажный семафор!
«Филофора» продолжала легко скользить к порту. Вот на палубе показался Заржицкий в своей знаменитой майке, потянулся, размял руки. «Ага, еще один вылез. Ничего, ничего, сегодня я обязательно уйду с вами в море. Только бы иллюминатор не догадались закрыть. Сегодня вы от меня не отвертитесь. А в Хлебную гавань надо прийти к концу выгрузки. Как раз когда…»
Я слез с дота и пошел к Буздесу. Он все еще перемалывал зубами пшенку.
…Под причалом сумрачно. Поперечные сваи, по которым я ступаю, наполовину погружены в воду. Они скользкие от водорослей, сырые, и я каждую секунду рискую плюхнуться, свернуть себе шею.
Узкие полоски солнца пробиваются из щелей над моей головой. Доски нагрелись, пышут жаром. Если выпрямиться во весь рост, доски причала коснутся моей головы. Но я стараюсь не выпрямляться: над моей головой торчат ржавые, толщиной с карандаш гвозди. Нелегко идти по скользким сваям: ноги млеют от напряжения.