Наш дом стоит у моря
Шрифт:
«Айн дер нихт! Айн дер нихт!» — поет Марика, отчебучивая чечетку прямо на столах. И вот уж ей подпевает весь зал ресторана: «Айн дер нихт! Айн дер нихт! Айн дер нихт!» — поднимаются, тянутся бокалами к Марике. Ну вот, всю жратву на столах заслонили своими животами. Вон там, по-моему, курица стояла. А рядом на столе — поросенок, зажаренный в целом виде. И еще, кажется, рыба заливная с белыми кружочками яиц… «Айн дер нихт! Айн дер нихт! Айн дер нихт!..»
Я повернул голову и увидел, что Сосулька тихо, вполголоса, подпевает рыжей Марике. И ногой слегка
И вдруг в зале раздался дикий, нечеловеческий рев:
— Гады-ыы!! Ы-ыыы!..
Кричали в первом ряду. Зал оцепенел.
А на экране вдруг появилась огромная, разлапистая тень Миши. Он шел прямо на экран. И на полотне страшно вырисовывались его растопыренные, огромные, скрюченные пальцы. Как щупальца осьминога.
«Айн дер нихт! Айн дер нихт! Айн дер нихт!» — продолжала петь Марика. Но вот уже Мишины пальцы впились в сытую, упитанную морду толстяка на экране и рванули полотно вниз.
Свет на экране погас. Наступила гробовая тишина. Потом в темноте раздалась басистая команда Мурадяна:
— Свэт! Свэт зажгит!..
Включили свет. У первого ряда было слышно глухое сопение: это Миша запутался в полотне рухнувшего экрана.
Бледный, взъерошенный Мурадян в очках — вместе со всеми он смотрел фильм и в суматохе забыл снять очки — помог Мише выпутаться из полотна, взял его под руку и повел к выходу, успокаивая:
— Нэльзя так, дорогой. Нарушаешь порядок… Общественный мэсто… Нэльзя так…
Миша покорно дал себя увести. Зал постепенно опомнился. Загалдели, зашевелились. Юля всполошилась:
— Куда же он его повел?
— Известно куда, в тюрягу. Посадят, и делу конец, — уверенно произнес Валерка и сложил ладони рупором: — Фильму! Фильму давай!..
— Заткнись! — оборвал его Ленька и повернулся к нам: — Айда отсюда, ребята?
Мы переглянулись. В это время кто-то распахнул двери на улицу, и в зал хлынуло солнце. И я вдруг вспомнил о Буздесе.
— Братцы! — завопил я. — Айда со мной, братцы! — и потащил всех к выходу.
Остаток дня мы провели на обрыве у Буздеса.
Старик обрадовался нашему приходу. Правда, он немного расстроился, когда Валерка взял в руки Адель и вдруг брякнул:
— А из нее суп толковый можно сварганить! Я читал…
— Ты что, сдурел?! — подскочил я к нему и вырвал черепаху. — Да ты знаешь, сколько ей лет? Знаешь? Почти сто! Вот… — показал я ему дату на панцире.
— Сто? — удивился Валерка. — Ну, тогда в суп она не годится: мясо у нее жесткое.
Честное слово, я ему чуть по кумполу не заехал! Аделью! Хорошо, вовремя опомнился.
Вечером мы все были в цирке на открытии сезона. Гарий Аронович, помолодевший, нарядный — в черном костюме с блестящими, наглаженными отворотами, — встретил нас у входа.
Буздеса, деда Назара и его бабку вместе с Мишкой и Оськой Гарий Аронович усадил
А бабка Назариха, та все время норовила спрятаться за тяжелую бархатную портьеру. Мишка и Оська таращили глаза во все стороны, и когда заметили нас — меня, Леньку, Юлю, Мамалыгу и Валерку в верхнем ряду, под самой галеркой, — чуть не лопнули от гордости за свою ложу и стали показывать нам кончики языков. Но дед Назар заметил и сразу же пресек это безобразие.
Лысый дирижер поднял свою палочку, еще раз оглянулся на деда Назара, как бы спрашивая: «Можно начинать?» — и мне показалось, что дед Назар в ответ чуть заметно кивнул дирижеру: валяй, мол.
И было представление. И музыка. И клоун, выступавший с политсатирой, смешно копировал припадочного Гитлера, толстопузого Геринга и заставлял нас хохотать до колик в животе.
Потом клоун взял гитару — такую же, как у Демьяна, красивую, отделанную перламутром гитару с двумя грифами — и крикнул дирижеру:
— Маэстро, прошу!
И запел:
Гитлеру ночью не спится, Фюрера сон не берет. Гитлер тоскливо, тихо и грустно «Синий платочек» поет: «Где же ты, мама-Одесса? Где же ты, папа-Ростов? Мы удираем, лапти теряем, Черт нас понес на Восток!..»Я машинально поднял вверх голову и вдруг высоко над ареной увидел тонкую, почти незаметную для глаз, проволоку. Она тянулась через всю арену от одного бархатного сиденьица к другому. И я подумал, что когда-то, наверное, вот на этой проволоке танцевала под самым куполом веселая и бесстрашная Алиса Гурман.
«ВЕДУ БОЙ И НЕ СДАЮСЬ!»
Был десятый час утра. Мы с Буздесом сидели у дота над морем и месили тесто для бенгальского огня. Мы уже перебрали по косточкам все вчерашние номера в цирке. Потом я вспомнил о происшествии в «Бомонде» и рассказал Буздесу. Не забыл я и Мурадяна. Я даже изобразил, как дрожали очки на самом кончике вислого носа Мурадяна, когда он выводил Мишу из зала.
Буздес молча выслушал меня.
— Все это очень грустно, Шура, — вздохнул он. — И вообще мне кажется, вам не следовало ходить на этот фильм. И кто только допустил эту мерзость на экран?! — возмутился Буздес. — Вы вот что, Шура, вы когда-нибудь обязательно посмотрите «Бемби». Обязательно посмотрите.
— Бемби? Это про что?
— Это про оленей, Шура.
— Оленей?
— Да, да, про оленей, Шура. Но вы зря морщитесь. Очень жаль, что не видели вы этот фильм.
— Зато я видел «Два бойца».