Наш дорогой Роман Авдеевич
Шрифт:
После охоты расположились на пикник по-русски, что означает выпивон. На природе, под дубами, по-простецки, стол некрашеный, табуретки, костер, кабан на вертеле. Когда олигархи хорошо "приняли", пошли байки-потешки, и двое приближенных олигархов повздорили. Из-за чего, Роман Авдеевич не слышал, ибо стоял поодаль, с прочими помощниками. Слово за слово, и сцепились. Задрались. Самым простейшим образом: матерясь, лупили друг друга кулаками, ногами, таскали за седые волосы... Никто их не разнимал. Сам хохотал, остальные подзуживали. Роман Авдеевич взирал зачарованно,— это были те самые боги, бессмертные, чьи лики словно на иконостасах сияли перед ним все эти годы. Вот тут и посетила
С того дня все определилось, выстроилось. На примере Романа Авдеевича можно показать, как человек, который все силы ума и воли сосредоточит на поставленной цели, может пройти ох как далеко. Желание — оно и есть способность.
А если желание страстное, все себе подчиняющее, то это вообще как талант. Роман Авдеевич ведь не желал стать поэтом, музыкантом. Он желал стать вождем, в виде члена ПэБэ. Значит, у него к этому ПэБэ был талант. Может, были у него еще к чему-то способности, только он в себе их не разыскивал и путь свой по лестнице успеха представлял наиболее почетным. С годами, чтобы удержаться на этой скользкой лестнице, приходилось все больше гнуться, пластаться так, что не осталось в нем ничего своего, все было принесено в жертву, все было запрятано и там сгнило.
Ряд историков доказывает, что Роману Авдеевичу способствовали случайности, историки прослеживают, как одна случайность за другой выталкивали его на поверхность. Получается, что личных заслуг у Романа Авдеевича не имелось, вместо него мог быть и другой. Однако почему-то этого не произошло, хотя в соседних краях появлялись такие выжиги, такие начальники, про которых и вспоминать неприятно, лишь руками разведешь, каких прохиндеев земля рожает. Уж они бы никакой случайности не упустили. Нет, наш Роман Авдеевич обязан своему возвышению не легкомысленной игре случаев, не слепой безответственной фортуне, только самому себе он обязан, своей целеустремленности.
12
Жизнь даже крупного начальника, которому все подчиняются, все его боятся, полна неприятностей. Дорога его идет "через тернии к звездам". Древнее это выражение чрезвычайно нравилось Роману Авдеевичу. Смысл его был многозначен, например, "к звездам" можно было понимать по-разному, не обязательно астрономически. Тернии тоже. Тернием, например, оказался знаменитый в городе человек, академик Сургучев. Сколько раз ему предлагали переехать в Москву, должность давали, он отказывался. Одно это выглядело в глазах Романа Авдеевича странным. Числились за академиком и другие проступки. Например, на одном научном семинаре его коллега, выступая, сравнил многообразные таланты Романа Авдеевича с универсальностью Петра Великого, на что академик в своем слове согласился, сделав лишь одну ого ворку, что "Петр Первый получил свои таланты от природы, а Роман Авдеевич от льстецов". Согласитесь, замечание бестактное.
Куда серьезней дело обернулось с очередной работой академика. Выяснилось позднее, что она была как раз неочередная. Это была внеплановая работа. Никто не заставлял ее делать. Она и в план, и в показатели не засчитывалась. Директор Института утверждал, что ни в каком плане ее не утвердили бы. Она шла по разделу инициативных работ. Что-то в этом роде. В науке это почему-то разрешается. Директор ссылался на то, что в прошлом многие работы так делались, периодическая система тоже Менделеевым не планировалась. Сам Сургучев заявил, что он якобы случайно набрел на открытие методики.
Редакция
"Ладно болтать,— довольно грубо оборвала Москва, — не владеешь вопросом, сперва ознакомься, до чего вы там дошли",— и предупредили, чтоб уладил, "снял вопрос", и "по-хорошему". Рукопись переслали. Засекреченную. По наивысшему грифу: "совершенно секретно, особой важности". Так что самому Роману Авдеевичу выдали под расписку. Без права показать своим консультантам-референтам.
Давно он не занимался самоличным чтением. Политическая литература, философская — все это ему обзор делали. Художественную (местных авторов) — излагали содержание.
Статья Сургучева была небольшая, но плотная. Вникнув, Роман Авдеевич понял, почему наверху всполошились, почему бросили ему упрек: "Ничего себе, пригрел...". Сам он, захлопнув папку, заходил по кабинету, расстроенно поглядывал на телефоны, позвонить бы кому, посоветоваться, да кому позвонишь с таким делом? Это надо же додуматься — предложить способ, как определить эффективность работы партийных руководителей. Мало предложить — разработал методику! Всестороннюю, поскольку, как отмечал академик, считалось испокон веков, что партийную работу нечем измерить, нет таких показателей, что она неуловима, невещественна, как эфир. Нечто нематериальное, во всяком случае, недоказуемое. И в то же время кое-кому ведомая. Тайна ее в том, что видима она была лишь сверху, снизу же или сбоку оценить ее никак невозможно. Кажется, работник и туп, и невежда, а его выдвигают, и тянут, и опекают. Значит, что-то имеется. Объективный метод Сургучева применялся просто, как термометр. Измерить можно было любого персека. С поправками на местные условия. Любой обыватель, если получил бы данные, мог бы определить.
Факт этот, конечно, весьма обеспокоил, само появление такой идеи было непростительно, она могла появиться лишь у человека чуждого.
Разговор с Сургучевым происходил трудно. Академик не хотел понимать идеологическую вредность своего открытия. Выпучив свои близорукие выцветшие глазки, он разводил руки, да господь с вами, да ведь вы должны радоваться, вам можно будет избавиться от болтунов и дураков.
— Подбор кадров, кадровая политика — важнейший рычаг партии,— втолковывал Роман Авдеевич.— Неужели вы думаете, что у нас нет методов, мы без вас, слава богу, разберемся.
— Не разберетесь, — говорил Сургучев.- Если до сих пор не разобрались, то не разберетесь.
— Но вам-то что? Вам-то какое дело?
— Это в каком смысле?
— Вы же не имеете отношения, вы же беспартийный человек.
— Имею. Очень имею. И страдаю от ваших охломонов.
Тут Роман Авдеевич оживился.
— От кого именно? В чем?
— Ах, если бы один,— сказал академик.— Их тьма. Попробуйте на моем месте,— он почесал свой малиновый висячий нос.— Они у вас, как на подбор.