Наш корреспондент
Шрифт:
Между тем небесное создание в комбинезоне и шлеме продолжало свой полет. Над вражескими позициями оно сбрасывало не очень тяжелый, но неприятный для врагов груз и после этого, несмотря на обстрел, не удалялось сразу, а еще долго кружилось над целью, надрывая нервную систему противника. А тем временем на смену прилетало другое небесное создание.
Обычно летчица, приближаясь к фронту, легко находила знакомые ориентиры. То ракета взовьется и осветит на несколько мгновений ничейную землю, похожую на лунный пейзаж, как его изображают в книгах по астрономии; то раздраженные стрекотаньем самолета немецкие пулеметчики начнут палить в ночную тьму, и над окопами вытянутся
Но вот прошло несколько ночей, и эта привычная картина резко изменилась. С высоты летчица еще издали увидела светящуюся полосу, которая трепетно мерцала, переливалась искрящимся потоком. Он брал начало в горах, высящихся под луной черными громадами, прихотливо стекал по отлогостям предгорий в долину, струился по ней, впадал в плавни и, казалось, угасал в студеной воде, синевато поблескивавшей между густыми зарослями камыша. По мере того как самолет приближался к линии фронта, летчица начала различать все новые и новые детали величественной и грозной картины ночного боя. Еще за много километров от переднего края она увидела равномерные вспышки пламени, мгновенные сполохи, цепочкой вытянувшиеся вдоль линии фронта. Если бы не шум мотора, поглощающий все звуки, летчица услышала бы низкий, громовой голос тяжелой артиллерии, но сейчас бой был для нее беззвучным.
Ближе к передовой протянулась еще одна цепочка огней, более частая. Временами вспышки сбегались к ней в яркие клубки клокочущего пламени, из которых вырывались в сторону противника огненные полосы. И уже совсем близко от передовой такие огненные полосы вдруг стали вырываться десятками прямо из земли и, описав в воздухе короткую дугу, багрово расплескивались среди сотен других разрывов. Эти разрывы точно обозначали немецкую оборону. Над нею почти непрерывно распускались на дымных изогнутых стеблях белые цветы ракет.
Летчица выключила мотор и стала планировать, ища цель. Сразу же в уши ей ударили грохот, вой и сухой треск — весь многоголосый, оглушающий шум большого боя. На освещенной ракетами земле глубокие, затененные траншеи вырисовывались жирными черными линиями. Летчица обнаружила скопление гитлеровцев, еще снизилась, чтобы сбросить бомбы без промаха. На этот раз она не стала после бомбежки крутиться над вражескими позициями: оглушенные канонадой, немцы все равно не услышали бы самолета, — а сразу полетела на заправку.
Когда через час она снова появилась над передним краем, картина боя еще более изменилась. Огненный поток круто изогнулся в сторону противника, раздробился на мелкие ручейки и потускнел, хотя бой только разгорался. Артиллерийская канонада прекратилась. Слабо мерцало пехотное оружие, да часто мигали выстрелы противотанковых пушек, огнем и колесами сопровождавших наступающие батальоны. То и дело взлетали красные и зеленые ракеты, с помощью которых командиры управляли своими подразделениями. Летчице пришлось сделать несколько кругов над полем боя, чтобы разобраться, где свои, а где чужие.
К тому времени, как она прилетела в третий раз, наступающие части уже вели бой за населенный пункт километрах в десяти от бывшего переднего края. И всюду, куда только мог достичь взгляд поднявшейся под звезды летчицы, огни боя уходили далеко вперед.
«Голубая линия» была прорвана.
Глава пятнадцатая
Наступление не останавливалось ни днем, ни ночью. Попытки противника задержаться на промежуточных рубежах, в заблаговременно укрепленных узлах сопротивления
Когда был освобожден Темрюк, Тараненко начал писать поэму. На редакционном совещании при обсуждении плана номера, посвященного освобождению Тамани, раздались голоса, что этот номер обязательно должен быть украшен стихами. Поскольку из всего редакционного коллектива один Тараненко находился в близких отношениях с музами, было ясно, что надеются на него.
Подводя итоги обсуждения и утверждая план номера, редактор уже определенно заявил, что было бы очень хорошо, если бы Тараненко написал стихи. Конечно, он высказал это пожелание в очень тонкой и деликатной форме, учитывая, что сочинение стихов — дело щекотливое, что музы капризны и своенравны. Тараненко сказал, что попробует. По натуре он был, несомненно, лирик, но героическая тема увлекла его, и к утру у него созрел замысел поэмы, в эпической форме рассказывающей о битве за Тамань.
Сочинение поэмы отнюдь не освободило его от обязанностей начальника отдела. Но Тараненко был двужильным, да к тому же он умел работать очень быстро. Серегина всегда восхищала его способность схватывать главную идею корреспонденции, умение осторожной правкой подчеркнуть эту идею и убрать второстепенное, умение диктовать, молниеносно находя по-военному точные и скупые слова для выражения своей мысли.
Сдав Станицыну материал в номер, Тараненко брал плащ-палатку и уединялся на огороде. Там, среди подсолнечных будыльев и бурьяна, он погружался в пучины творчества. Как и подобает настоящему поэту, он прозревал грядущее, опережая события. Он уже видел Таманский полуостров освобожденным. Он видел бойцов, отирающих потные лица на берегу Керченского пролива, куда сброшен последний вражеский танк, слышал победный салют Москвы. Он искал слов — звучных и торжественных, достойных того, чтобы ими воспеть подвиги героев. Но, видно, слагать стихи было гораздо труднее, чем диктовать передовые, потому что Тараненко то и дело вскакивал с плащ-палатки и принимался вышагивать по огороду, цепляясь ногами за высохшую огудину.
Горбачев и Серегин, жившие с ним в одной хате, тактично не задавали Тараненко никаких вопросов и, проходя мимо огорода, делали вид, что не замечают поэта. Но через несколько дней он сам пригласил их на огород.
Бывают у некоторых авторов такие критические минуты, когда их охватывает чувство неуверенности. Написал человек, и сам не может понять: то ли это хорошо, то ли это такая дрянь, что немедленно надо выбросить в корзину. Конечно, в глубине души автор склонен скорее думать, что написанное им — шедевр. Но необходимо подтверждение, нужен трезвый голос со стороны.
Слушатели сели на плащ-палатку и, разумеется, закурили, а поэт воздвигся над ними колокольней, нервно полистал блокнот и загудел:
Соленый ветер алые знамена Колышет на таманском берегу. Еще стволы орудий накаленных Дыхание победы берегут…Дальше в поэме рассказывалось о том, как советские воины рвали «Голубую линию»; о монолитности нашей многонациональной армии; о тесном взаимодействии всех родов оружия, которое дала родина своим защитникам; о преградах, стоявших на их пути.