Наш общий друг. Том 2
Шрифт:
Белла чувствовала, что миссис Боффин расстроена и что глаза этого доброго создания стараются прочесть на ее лице, насколько внимательно она прислушивалась к разговору и какое он произвел на нее впечатление. Поэтому глаза Беллы еще внимательнее устремились на книгу, и она перевернула страницу с видом глубокой заинтересованности.
Миссис Боффин долго сидела задумавшись над своей работой.
— Нодди, — наконец сказала она.
— Да, милая, — отозвался Золотой Мусорщик, прерывая свою прогулку по комнате.
— Извини, что я вмешиваюсь, Нодди, но право же! Не был ли ты сегодня слишком строг с мистером Роксмитом? Не был ли ты немножко,
— Еще бы, старушка, надеюсь, что не такой, — ответил ей мистер Боффин весело, даже хвастливо.
— Надеешься, голубчик?
— Нам нельзя оставаться все такими же, как раньше, старушка. Как же ты этого еще не поняла? Не годится нам больше вести себя по-старому, иначе все нас будут только обворовывать да обманывать. Раньше мы не были богачами, а теперь мы богачи: это большая разница.
— Ох, да, большая разница! — сказала миссис Боффин с тихим, протяжным вздохом, снова опуская работу и глядя на огонь.
— И нам надо считаться с этой разницей, — продолжал ее муж, — так, чтобы не ударить в грязь лицом, — вот мы какими должны быть. Нам теперь приходится остерегаться всех и каждого, потому что каждый норовит запустить лапу тебе в карман; и никак нельзя забывать, что денежки счет любят; деньги к деньгам, а без них ничего не будет.
— Если уж все помнить, — сказав миссис Боффин, бросив работу и глядя на огонь, — так помнишь ли ты, Нодди, что ты говорил мистеру Роксмиту, когда он впервые пришел к тебе в «Приют» наниматься? Ты говорил, что если б богу было угодно сохранить жизнь Джону Гармону, то мы были бы довольны одной насыпью, которая нам завещана, и даже не мечтали бы обо всем остальном.
— Как же, помню, старушка. Только мы тогда еще не знали, что значит владеть всем остальным. Получили новую одежку, только еще не надевали ее. А теперь мы ее носим; носим, значит, но ней и надо протягивать ножки.
Миссис Боффин снова взялась за рукоделье и молча работала иглой.
— Что касается этого Роксмита, моего молодого человека, — сказал мистер Боффин, понизив голос и оглянувшись на дверь из боязни, чтоб его кто-нибудь не подслушал, — так с ним надо обращаться так же, как и с лакеями. Я теперь знаю, что их надо прижимать, а не то они тебя прижмут. Если ими не командовать, так они, наслушавшись всякого вранья о твоем прошлом, будут думать, что ты ничуть не лучше их, если не хуже. Только и можно взять строгостью, не то совсем пропадешь, поверь мне, старушка.
Белла украдкой метнула на него быстрый взгляд из-под ресниц и увидела темную тучу подозрений, скупости, чванства, омрачавшую когда-то ясное, открытое лицо.
— Однако это неинтересно для мисс Беллы, — сказал он. — Верно, Белла?
Обманщица Белла взглянула на него с задумчиво-рассеянным выражением, словно мысли ее были заняты книгой и она не слыхала ни единого слова!
— Ага! Нашла себе занятие получше, чем нас слушать, — сказал мистер Боффин. — Правильно, правильно! Тем более что вас нечего учить, милая, вы себе цену знаете!
Слегка покраснев от этого комплимента, Белла возразила:
— Надеюсь, сэр, вы не считаете меня тщеславной?
— Нисколько, милая, — ответил мистер Боффин. — Напротив, я считаю очень похвальным, что вы в вашем возрасте идете в ногу с веком и знаете, чего хотите. Вы правы. Ищите денег. Деньги — это главное. С вашей красотой у вас будут и деньги. Прибавьте к ним те деньги, которые мы с радостью дадим вам, и вы будете жить и умрете в богатстве! Только так и стоит жить и умирать! —
Лицо миссис Боффин приняло горестное выражение, и, внимательно посмотрев на мужа, она обратилась к приемной дочери:
— Не слушайте его, Белла, милочка.
— Как? — воскликнул мистер Боффин. — Что такое? Почему не слушать?
— Я не то хочу сказать, — с грустным взглядом ответила миссис Боффин, — я хочу сказать, верьте только тому, что он добр и великодушен, Белла, ведь он лучше всех на свете. Нет, Нодди, дай мне сказать хоть слово. Ты все-таки лучше всех на свете.
Она говорила так, как будто мистер Боффин возражал против этого: на самом деле он ни единым словом не выразил своего несогласия.
— А к вам, милая моя Белла, — сказала миссис Боффин все с тем же печальным выражением, — к вам он очень привязан, что бы ни говорил; поверьте, родной ваш отец не может принимать в вас больше участия и больше вас любить.
— Вот еще! — воскликнул мистер Боффин. — Что бы он ни говорил! Да я прямо так и говорю! Поцелуйте меня, деточка, пожелайте нам спокойной ночи и позвольте мне подтвердить то, что сказала моя старушка. Я очень вас люблю, милая, и совершенно с вами согласен: мы с вами уж позаботимся о том, чтобы вы были богаты. Эта ваша красота (которой вы имеете право гордиться, хотя в вас этого нет) стоит денег, и деньги у вас будут. Эти деньги тоже будут стоить денег, вы и на них наживетесь. У ваших ног золото. Спокойной ночи, милая.
Однако Белла осталась вовсе не так довольна его заверениями и картиной будущего богатства, как следовало ожидать. Целуя миссис Боффин и желая ей спокойной ночи, она чувствовала, что ей почему-то совестно глядеть на все еще печальное лицо этой доброй женщины и видеть ее явные старания оправдать мужа. «Какая нужда его оправдывать? — думала Белла, сидя у себя в комнате. — Все, что он говорил, конечно, очень разумно и, конечно, очень верно. Это как раз то, что и я нередко себе говорю. Но почему мне это не нравится? Да, не нравится, и хотя он мой благодетель, я его осуждаю за это. Так скажи, пожалуйста, что это значит, ты, ветреная маленькая дрянь?» — строго спросила Белла, по привычке глядя на свое отражение в зеркале.
Зеркало, вызванное на объяснение, дипломатически скромно молчало, и Белла легла спать с тяжестью на душе, которая была гораздо хуже простой усталости. А наутро она опять ожидала увидеть тучи на челе Золотого Мусорщика, еще сильнее сгустившиеся тучи.
Теперь она часто сопровождала его в утренних прогулках по улицам; и как раз в это время начала разделять о ним довольно странное занятие. Всю свою жизнь он провел в четырех стенах, за скучной и тяжелой работой, и теперь с детской радостью ходил по лавкам. Это было для него ново, составляло одно из удовольствий его свободной жизни и не меньше радовало его жену. В течение многих лет они могли гулять по Лондону только в воскресенье, когда все лавки были закрыты, и теперь, когда каждый день на неделе стал для них праздником, они наслаждались неистощимым разнообразием и фантастической прелестью товаров, выставленных на витринах. Главные улицы казались им огромным театром, а пьеса ребячески забавной и новой; а в тех пор как Белла стала своей в их доме, Боффины всегда сидели в первом ряду и изо всех сил хлопали в ладоши. Но теперь мистер Боффин стал интересоваться только книжными лавками; больше того — хотя само по себе это особого значения не имело, — редкими книгами одного только рода.