Наш последний эшелон
Шрифт:
Жареная картошка с папоротником, сало, бутылка водки. И мы сидим на кухне, Маринина дочка играет в кубики на полу. Пьем, едим, беседа не клеится. Марина хмурая, даже злая, – кажется, скажи что-то неловкое, начнет кричать, выгонять. Но и скучно так просто пить и жевать, я решился слегка пошутить:
– Марина, ты слышала, Свешин же «Чайку» ставит!
– Да? – бесцветно удивилась она.
– Да, да! И знаешь, кто будет играть Треплева?
– Кто?
– Не Семенов и не Шафанич, конечно, а вот – наш Сергей
Марина удивилась всерьез:
– Да ведь ты не артист!
Серега сделал гордое лицо, пожал плечами:
– Ну и что? Подошел, вот и взяли. Георгий Вениаминович сам ко мне приходил, побеседовали… Я уже и слова учу. Как там? «Любит – не любит, любит – не любит, любит – не любит». – И он засмеялся театральным смехом. – Похоже?
Марина обиделась:
– Да ну вас! В своем репертуаре.
Вновь нависла неуютная тишина. В бутылке осталось на раз, хорошо еще, что Марина не пьет. Да и вообще – водка что-то не действует…
– Обидели нас, Марина, недавно, – вздохнул Юрка.
– Даже два раза за сегодня! – уточнил Серега.
И Юрка стал развивать мысль:
– Понимаешь, Марина, жизнь – это такой огромный камень, и с какой стороны к нему ни подойдешь, будет правильно – все равно ты подошел к жизни. Только одним людям кажется, что надобно подходить вот отсюда, а другие подходят с другой стороны, и эти первые дергают вторых, заставляют подходить с той, которую они считают правильной. Разве так можно? И какое они имеют право толкать меня в ту сторону, на ту дорогу, по какой ходят сами?..
– Опять демагогия! – устало вздохнула Марина. – А вообще-то я вам давно говорила, что вы – уроды.
– Что такое уродство и что такое есть красота? – спросил Серега. – У Чернышевского, например…
Марина перебивает:
– Ребята, допивайте и собирайтесь. У меня дел еще…
– Ясно. Ну, дербалызнем?
По последней; Юрка с ходу читает стихотворение:
Да – дрянь, ничтожество. Напоминайте мне об этом.
А впрочем, я и сам напоминаю каждый раз.
И мой рассудок так давно погас,
Что и не вспомнить мне облитый светом…
– Давайте, давайте, мальчишки, – торопит Марина, не желая дослушать.
Нет, с ней о многом можно поговорить, она поддержит добрым словом, едой, деньгами даже, но сегодня что-то очень уж неприветлива. И мы спрашиваем: «Что случилось, Марина? Может, мы в силах помочь?» Но она отвечает: «Все нормально. Выпили? Собирайтесь». Ну, «нормально» так «нормально», и мы, сытые, чуть хмельные, уходим. Мало ли что может заботить человека: что-нибудь дочка, мужчина должен прийти, отсутствие денег, аборт нужно делать или пик ежемесячных критических дней… И у нас есть забота – выпить еще.
Глава десятая
Художник Пикулин
– Может, заглянем
– Точно, точно! Вдруг что…
Андрей Пикулин живет в однокомнатной квартире на восьмом этаже. Ему почти сорок лет, он художник. Иногда у него бывают деньги и он гуляет на всю катушку. Вдруг и сегодня гуляет!
А день-то, день-то перевалил за половину. Солнце медленно катится на запад, становится холодновато. Застывший оплавленный снег на газонах крошится под ногами, воробьи громко чирикают, радуясь последним теплым лучам.
– Дело к вечеру, – сокрушается Юрка, – а мы еще на ногах.
– Сейчас, может, упьемся.
Вот нужная девятина. Лифт исправно поднимает нас, куда приказали. Звоним три раза. Художник дома, он открывает, впускает.
– Утрилла, неужели башли принес?! – Первые его слова, обращенные к Сереге, разрушили надежды на выпивку. – Два дня ничего не ем!
– М-м, прости, Андрей, но… пока…
– Ну, Утрилла!.. – Пикулин всем местным художникам дал имена великих. – Ладно, проходите, кое-что покажу.
Единственная комната завалена скрученными в трубку холстами, сломанными подрамниками, багетом. Двухъярусный стеллаж во всю стену от пола до потолка заставлен картинами. Лишь маленький узкий диванчик и стул – привычные для глаз обывателя предметы. На полу, посредине, рулоны клейкой цветной ленты: Пикулин купил ее с очередной халтуры для вывесок на ларьки, но сделал только одну вывеску, затем увлекся созданием из этой ленты настоящих произведений искусства.
– Вот, сейчас! – Андрей достает со стеллажа большую папку. – Садитесь на диван, ага. Так. Здесь нормально видно? Электричество-то отключили, даже счетчик забрали, собаки. Полгода не плачено.
И одно за другим выставляет под наши взоры свои новые произведения. Сначала идут робкие коллажики из обрезков, затем натюрморт «Осенние ягоды», а вслед за ним – зрелые, глубокие и, главное, оригинальные пейзажи.
– Неплохо вроде бы, да? «Страна Чумия» называется. Навеяна летними походами на Тепсей. Солнце заметно? Жаркое, сумасшедшее тепсейское солнце! А это – «В степь»…
– Ну ты забацал! – восторгаемся мы. – Ну-ка, ну-ка, вот эту задержи! Ну ты даешь, Андрюха! Оттыч видел?
– Нет, не заходил.
– У него же крыша сплавится! Ты что, Андрюха! Ну ты вообще!..
Несколько недель сидит Пикулин в своей квартирке и тратит дорогостоящую ленту, два дня маковой росинки во рту не держал, закончилась даже картошка, зато вот это, что он несколько стыдливо показывает нам, это – я вам скажу!.. И ведь не купят на выставке, просто усмехнутся снисходительно причудам художника и пройдут мимо, но – я вам скажу!.. Не объяснить дежурными фразами и даже до конца, до твердой формулировки, не понять. Увидеть надо, почувствовать…