Наш современник Вильям Шекспир
Шрифт:
И подобно тому как возвышаются одна над другой статуи на каменных порталах, высятся друг над другом царь - герцог - помещик - крестьянин.
И ничто не меняется и не может измениться, пока не запылает небо и не загремят над миром трубы страшного суда.
А пока только приходят войны - и становится меньше людей, наступает эпидемия - черная зараза уносит людей, но вновь рождаются солдаты и пахари, священнослужители и короли. И все неизменно движется в том же замкнутом кругу, и все всегда возвращается на свои места.
Шекспировская поэзия отразила огонь молнии, ударившей
Буря, несущаяся сквозь трагедию, - образное выражение ломки, распада старого порядка, превращения слитного в раздробленное, считавшегося святым в презренное.
Все в трагедии - события, лица, мысли, чувства - кажется выведенным лишь для того, чтобы потом в стремительном движении обратиться в собственную противоположность, повернуться совсем иной стороной, опровергнуть первичное состояние.
Описывая в трактате о живописи образ битвы - лица обезумевших людей, кровь, смешанную с пылью, мчащихся коней, волочащих мертвых всадников, закатывающих глаза умирающих, - отбирая лишь то, что находится в состоянии наиболее сильной экспрессии, Леонардо да Винчи заканчивал советом: "И не следует делать ни одного ровного места, разве только следы ног, наполненные кровью".
Так написана трагедия о короле Лире.
Образный строй этой трагедии, выраженной поэтическим обобщением бури, отражает в "едином музыкальном напоре" процессы эпохи первоначального накопления.
Кажется, что тогда под страшными ударами подземных толчков ходуном ходила земля. Все перемешалось - и стон смерти, и крик рождения. Свистели кнуты в средневековых застенках, но все громче был слышен стук костяшек счетов. Феодальные разбойники обсуждали цену на шерсть, и слухи о расцвете фландрской мануфактуры перемешивались с достоверными подробностями шабаша ведьм.
Алчность, не сдерживаемая старинными ограничениями, ворвалась в мир. Наступил пролог новой эры.
Умами людей владели нормы схоластики, и новая эпоха представлялась им страшной фигурой, наряженной в средневековые аллегорические одежды.
Проповедники вопили с амвонов о владычестве этого страшилища. Оно именовалось - госпожа Жадность. Провозглашали наступление ее царства, пророчествовали в ужасе: она сожрет все и, если не остановится ее победное шествие, вымрет земля.
Одна форма угнетения сменялась другой.
Распыленные средства производства, песчинки мелкой собственности клочки земли, примитивные орудия ее обработки, нищенские хижины - все это было обречено на уничтожение. Кончились наивные времена феодальных порядков, цеховых отношений. Новые властители разбивали средневековые колодки во имя свободного развития новых форм производства и свободного, уже ничем не ограниченного угнетения человека человеком.
Госпожа Жадность врывалась в тысячи хижин. Пашни превратились в пастбища для овец. Наиболее часто встречающийся образ - от "Утопии" Томаса Мора до безыменных баллад - овцы, "съедающие людей". Земля становилась товаром, деньгами; тех, кто ее возделывал, выгоняли, превращали в нищих.
Орды бродяг, страшные караваны человеческого горя, блуждали по стране, оборванные, изнемогающие от
Шла будущая армия наемного труда.
Ее уже начали приучать к новым порядкам. Палачи накалили железо, наточили ножи. Граждан старой веселой Англии будут клеймить, отрезать им уши - так закон велит поступать с темп, кто именуется теперь "бродягами".
Такова эпоха. В ней нет ни одного ровного места. "Разве только следы ног, наполненные кровью".
Для показа нового века в самом начале "Короля Лира" выведены на сцену, выстроены перед зрителем все, казалось бы, наиболее устойчивые отношения людей друг к другу, наиболее существенные человеческие связи, освященные обычаем и узаконенные понятиями права и морали. Выведены лишь для того, чтобы ходом дальнейших событий показать, что этих связей больше нет, что ничто уже не объединяет людей между собой; ничто, ни одна из форм общественного существования.
Все покинуло свои места, все вырвано из насиженных гнезд, разрушено. Осталась только лживая видимость, прикрывающая гниль, червоточину, распад.
Больше нет представлений о святости королевской власти. Нет короля посредника между небом и землей. Наследницы престола издеваются над самой мыслью о самоценности королевской личности. Король, лишенный войска, лишь выживший из ума старик с дурацкими причудами.
Свято только то, что обладает военной силой или богатством.
Ниспровергаются устои семьи. В ночь, в бурю дочери гонят старика отца вон из замка - в поле, где бушует ливень, где нет ни куста, чтобы укрыться. Сын обрекает отца на смерть; брат готов казнить брата; сестры ненавидят друг друга, и, наконец, одна убивает другую. Младший восстает против старшего. Ничто больше не связывает людей. Ничто. Ни родство, ни религия, ни подданство.
Есть только царство госпожи Жадности.
Подобная титаническому обвалу, возникает в "Короле Лире" неудержимая лавина перемешавшихся в бешеном движении обломков укладов, отношений, связей. Вдребезги разбивается общественный строй, катятся уродливые и бесформенные осколки всего, что было некогда цельным и незыблемым. Распадается государство, бушуют мятежи, иноземные войска врываются в истерзанную распрями страну. Дым пожаров ползет над разоренной землей.
Кровавое зарево освещает кочующие толпы нищих, деревья с телами повешенных. На колесе для пыток гниют обрубки человеческих тел.
Ядовитые испарения подымаются над землей. Они собираются в грозовые тучи. Буря грохочет над миром.
Крохотная фигурка короля-изгнанника пробует спорить всеми силами своего "малого человеческого мира" с неистовством вырвавшихся на свободу сил разрушения.
Испытание любви становится испытанием железом и кровью.
ПЛАТЬЕ И ЧЕЛОВЕК.
На Востоке и на Западе есть легенда о короле и о королевском платье. (Об этой легенде (в ее русском варианте), применительно к шекспировской трагедии, я впервые узнал из статьи Н. Берковского "Король Лир" в Большом драматическом театре им. Горького")