Наш старый дом
Шрифт:
– Мамина квашонка большая. Тяжело. Никак не могу тесто промесить. Попросила соседа Вавилова, он мне сделал поменьше квашонку. С ней управлялась. А в школу - некогда. Пробовала ходить, тогда по дому не успеваю, - вспоминала она.
– Папа молчит, а я вижу... Не стала в школу ходить. А учительница меня любила. Она папе говорила: ей надо учиться обязательно, у нее способности.
Тетя Нюра рассказывает, вздыхает. Она и на склоне лет помнила много стихов. И все - хорошие. Посмотрит, бывало, зимой в окно и начнет:
Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На
Особенно ей по душе были последние строки:
Шалун уж заморозил пальчик:
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно...
Она лукаво улыбается и пальцем грозит.
То ли память у тети Нюры была лишь на хорошее, а может, тогдашние буквари были поумней, но декламировала она Пушкина, Тютчева, Некрасова, Никитина только светлую классику.
Вот моя деревня;
Вот мой дом родной...
....................
И друзья-мальчишки,
Стоя надо мной,
Весело хохочут
Над моей бедой.
Лицо ее просто сияет, лучится добрыми морщинами. В строках этих для нее и радость, и грусть, потому что детство вспомнилось.
– У нас в Затоне каждую зиму снежные горы устраивали, высокие... С них все катались: и стар, и млад...
Обычно стихи ей приходили на память по временам года.
В марте:
Зима недаром злится,
Прошла ее пора...
И не запнется, ни единой строчки не пропустит, даже в старости, уже в восемьдесят лет.
Взбесилась ведьма злая
И, снегу захватя,
Пустила, убегая,
В прекрасное дитя...
Весне и горя мало...
В апреле:
Травка зеленеет,
Солнышко блестит...
Особенно памятны мне - тоже апрельские - строки. Я эти стихи сразу запомнил, на всю жизнь. В детстве мы их вдвоем с тетей Нюрой декламировали:
Полюбуйся, весна наступает,
Журавли караваном летят...
Обычно в эту пору мы на огороде, в земле копаемся: грядки, борозды, рассада. Или в логах, за поселком, картошку сажаем. Солнышко, тепло, одуванчиков желтый цвет. И такая радость от стихов, потому что все в них правда. Тетя Нюра негромко читает, а я во все горло ору:
В ясном золоте дни утопают!
И ручьи по оврагам шумят!
Весна... лето пришло... Как не радоваться.
С легкой руки тети Нюры я стал знаменитым чтецом-декламатором в детском саду и в школе, потом и актером в пьесах Розова, Корнейчука и Островского. Островского тетя Нюра любила. В молодости в своем клубе она была завзятой артисткой.
– "Царь Иоанн Грозный", - вспоминала она.
– Богатая была постановка. "Без вины виноватые", "Бесприданница". После работы все в клуб бежим. Старый Липакевич - в массовке, а все равно сидит. В полку выступали, в Матакане. Нас любили.
Самаринский Затон на быстрой реке Шилке... Недолгое тети Нюрино детство, молодость, комсомольская ячейка, ликвидация неграмотности... "Я в люльке качаю ее ребенка и учу ее..." Первое радио в клубе. "В Москве будут говорить, а мы услышим..." Свекровь Мария Павловна... "Какой человек хороший,
Пароходы на Амуре, на которых работала. Повара-китайцы Иван да Миша. "Такие работящие. Они меня любили. Я им колпаки постираю, накрахмалю..."
Москва... Общежитие института, где учился муж Петя. "Жили за ситцевой занавеской... Дружно... Все вместе..." После института - Хабаровск, новая жизнь. Квартира в бараке. "Такие хорошие люди... Старый механик Бушнев с женой..."
Потом начались годы страшные. Арест мужа. Высылка. Она за ним могла не ехать. НКВД объяснил, что может остаться в квартире, тем более сын Слава маленький и сама на седьмом месяце беременности. Но такой и мысли не было: оставить мужа. Только с ним. Поехали в одном эшелоне: "враги" в первых вагонах, под надзором охраны, семьи "врагов" - за ними, без охраны.
Начинались тяжкие годы: Майеркан, Бурлю-Тюбе, Балхаш, Или... Новый арест мужа. Приговор: высшая мера. "И вам недолго ходить, - сказали ей. Приготовьтесь".
За себя она не боялась. Жалела сына. Тогда они и съехались, стали жить вместе с родной сестрой Тосей - вдувой моей матерью, тоже с сыном, со мной на руках. Одну арестуют, другая останется при детях. На крайний случай - младшая сестра Нина, у нее муж в НКВД.
Семья врага народа. Нет ей житья. Из санитарок, из больницы, уволили. "Может отравить..." В сберкассе поработала лишь неделю уборщицей. Тоже нельзя. Там - "материальные ценности". Уволили. Больше не принимали никуда. Нанималась за людей на трудработы: арыки в степи копать, у людей же стирала, полы мыла у начальства, немного шила, вязала из шерсти варежки. Слепили мазанку на краю поселка, сажали огород, ловили рыбу, даже завели козу.
А после войны наконец этот поселок в России, на Дону. Дядя Петя вернулся из лагеря. Стали жить и даже свой домик купили. Вот этот - наш старый дом. Тетя Нюра была душой его - хозяйкой и главной работницей.
Обмазывать дом глиной и белить его, изнутри и снаружи, всякий год по весне. А если сильные дожди, то подмазывать да подбеливать. Мыть, красить, чистить дымоходы; за печкой следить, подбеливать, чтобы гляделась она всем на завид: белая, словно курочка. Летняя кухня во дворе. Та же песня: глиной мажь и бели. При ней кухня стояла нарядной игрушечкой. Это теперь облезла и покосилась. Пока не запретили корову держать, о ней забота. Свинья, куры - у всех свои хатки. И требуют рук и рук.
А огород, бахчи, картофельные деляны. Везде - лопата, мотыга; летняя жара, комар с мошкой. Конечно, и мы работали, помогая. Но было у тети Нюры присловье:
– Чем вас просить, я лучше сама сделаю.
Когда осенью резали свинью, не пропадало ничего. Тетя Нюра все кишочки промоет, наделает колбас: кровяную, ливерную. "Мамочка меня всему научила..." Добела промоет и проскребет требуху, свернет ее в трубочки, перевяжет шпагатом, сварит и вынесет на мороз. К обеду порежет колечками, заправит томатной подливой... Вспомню, слюнки текут.