Наша фантастика, №3, 2001
Шрифт:
Когда-то, еще в школе, их возили по местам Славного Прошлого, и женщина-экскурсовод, профессионально тараторя, выдала: «Перед отступлением из города оккупанты хотели взорвать мост, но это им не удалось, так как наши подпольщики их опередили». Класс зашелся диким хохотом.
Солдат попытался улыбнуться, но лицо его исказила гримаса. Ну да — бей врага его же оружием… Сверхоружием. А сейчас у него уже есть свой сын. Малыш. Его пока что ни разу не возили на школьные экскурсии. Похоже, и не повезут.
Было без
Он заметил, что лейтенант стреляет не в сторону противника, а в яркое летнее небо. Э, да он не так уж и глупо себя ведет. Он вообще не дурак, мобилизованный студент, какой-то физик-химик, не из этих уставных рыл. И защиты на нем нет. Впрочем, защиту надел только командир отделения, ветеран и идиот. А может, и не надел: у него такая рожа, что от противогаза не отличить. Поговорить бы с ним напоследок, но лень, лень… Солдат никогда не думал, что именно это чувство овладеет им в такой момент.
— Слышь… Да брось ты палить, все равно без толку! — пересилил он себя. — Лучше объясни, чем сейчас накроют — и нас и их. Ты же ученый!
Лейтенант посмотрел на него без удивления. Потом мельком глянул на часы: он тоже ждал полудня.
— Ты знаешь такое понятие — «абсолютный растворитель»? — сказал он спокойно, но быстро, чтобы успеть. — Так вот, теоретически — это вещество, способное растворить абсолютно все. Но на практике его нельзя получить, с ним нельзя работать, потому что его невозможно хранить: оно растворит любую емкость. Так же и с абсолютным оружием.
— Чего «так же»?
— А то, что, как я понимаю, ни я, ни они, — лейтенант указал большим пальцем вверх, — не могут знать, что случится три минуты спустя… Нет, даже две. Сверхоружие — это абсолют. Его нельзя испытывать по определению, а применить можно только один раз: сразу после нажатия кнопки оно заживет своей жизнью, вернуть под контроль его уже будет нельзя. Как абсолютный растворитель. Понял теперь?
И улыбнулся. Улыбка не была фальшивой, он явно ничего не боялся, этот светловолосый паренек. Если что-то его и мучило, то не страх, а любопытство: как оно будет?..
— Вот поэтому я тоже не надеваю всю эту антирадиационно-противохимическую дрянь, но совсем по иной причине. Ты считаешь, что эта штуковина по своей мощности просто прошибет любую защиту, а я — что она вообще будет действовать непредсказуемым образом и мы даже знать не можем, что против нее поможет, а что — наоборот.
— Это ты у себя в универе слыхал или сам решил? — ошеломленно спросил солдат.
— И решил, и слыхал.
Помолчав немного, солдат передернул плечами:
— Ладно, не все ли равно… Сколько осталось? — И сам посмотрел на часы.
Осталось чуть больше минуты.
— Сто двадцать секунд, — сказал лейтенант.
Внезапно он развернулся и открыл огонь по позициям противника. Солдат тут же последовал его примеру. Комментариев
Стреляя вслепую, солдат еще раз украдкой бросил взгляд на часы. Последний раз. Больше ему глянуть на циферблат не доведется.
Внезапно мир вокруг него наполнился светом и автомат подпрыгнул в руках.
Несколько секунд он ощущал себя на грани жизни и смерти. Окончательно поняв, что жив, он боязливо поднес руки к лицу — и обомлел.
Ремень автомата захлестнулся на его предплечье, так что он потянул его за собой. Потянул, как не имеющую веса детскую игрушку. Автомат был пластмассовый, детский, с нарядной этикеткой сбоку и лампочкой, имитирующей вспышку выстрела, на конце ствола.
Солдат опустил глаза на висящий у пояса штык в ножнах. Яркий пластмассовый кинжал, которые продают в детских магазинах рядом с игрушечными же саблями и щитами.
Солдат представил, как в пусковых шахтах среди сложнейшей аппаратуры стоят игрушечные ракеты, как танкисты с недоумением топчутся вокруг своих вдруг ставших игрушечными машин, а на палубах авианосцев четкими рядами выстроились игрушечные самолеты с куцыми крылышками.
Это и есть сверхоружие?
Последние слова он, видимо, произнес вслух, потому что ответил ему лейтенант:
— Не знаю… У меня такое впечатление, что нам кто-то помог, не дал уничтожить друг друга.
— Кто? — Солдат всем корпусом повернулся к нему.
— Я же сказал — не знаю. Может быть… оттуда? — И лейтенант снова указал большим пальцем вверх.
Рядом с ним один из сержантов стоял на коленях и, кажется, молился. Солдат посмотрел в небо, готовый рухнуть ниц:
— ОН?
— А может быть, ОН. — Лейтенант направил палец себе под ноги, в землю. — Дьявол ли, Бог или парни из летающих тарелочек — не все ли тебе равно?
Нет, ему было не все равно. Вокруг них собирались люди в защитной форме, все с одинаково потрясенными лицами, но что-то мешало солдату стать одним из них. Ему обязательно надо было закончить разговор. Вот только зачем? Разве может он быть важнее того, что уже произошло?
А лейтенант все говорил, и выглядел он гораздо серьезнее, чем недавно, когда ожидал двенадцати:
— Кто-то сделал за нас нашу работу. Просто переменил знак. А ведь ничего и никуда не исчезает, и мы теперь не можем знать — если ЭТО изменилось в лучшую сторону, что же сдвинулось в худшую? Не можем, поскольку это сделали за нас, и теперь если…
— Чего там «если»! Какое еще «если», дурачок! — Солдат вдруг схватил лейтенанта в охапку, как ребенка, и закружился, хохоча. — Все закончилось, салага, войне абзац, всем войнам теперь абзац!