Наша игра
Шрифт:
Миновав мостик, я увидел припаркованный на подъездной дорожке «мерседес», стоявший лицом ко мне. Она сказала – «с отливом», но мне было трудно судить, с отливом он был или просто голубой. Она сказала – двухдверный. Но машина стояла носом ко мне, и я не видел дверей. Тем не менее мое сердце забилось чаще. У меня было дурное предчувствие. Айткен Мей здесь. Он вернулся. Он в здании. С ними. Ларри тоже был здесь. Ларри отправился на север, пренебрегши предостережением, – а когда он прислушивался к предостережениям? А потом он поехал в Париж разыскивать Эмму.
Я подкатил ближе к зданию, но спустившееся с холма белое облако сначала накрыло его, не давая мне войти, потом проплыло надо мной вниз по дороге. Здесь были еще две машины, одна – «фольксваген-гольф», а другая – старенький серый «дормобил» с выцветшим красным треугольным флажком на антенне и на спущенных шинах.
Припарковав свой красный «форд», я оказался лицом к лицу с проблемой, которую мне давно пора было решить: взять портфель с собой или оставить его в машине? Загораживаясь от дома своей спиной и используя в качестве ширмы открытую дверцу, я вытащил из портфеля револьвер и опять засунул его за пояс. Это движение, похоже, начинало входить у меня в привычку. Портфель я запер в багажник. Проходя мимо голубого «мерседеса», я провел пальцем по его радиатору. Он был холодным, как могила.
Покрашенная зеленой краской передняя дверь здания была защищена от ветра сложенным из грубого камня крыльцом. Дверной звонок был снабжен переговорным устройством. Рядом с кнопкой звонка полированная стальная пластинка с цифрами. Хочешь – звони, хочешь – набирай комбинацию. На двери был глазок и полоски матового стекла по бокам, но света за ними не было, и я подумал, что изнутри они, наверное, чем-то загорожены. К двери пришпилена визитная карточка с загнувшимися краями: «Айткен Мустафа Мей, БАДА, Восточные ковры, Антиквариат, Председатель, компания „Прочные ковры“, Гмбх». Я нажал кнопку и услышал прозвеневший внутри звонок: один из тех перезвонов бубенчиков, которые должны успокаивать, но на деле выводят из себя. Глядя на «фольксваген», я позвонил во второй раз. Номера получены в этом году, местные, как и у «мерседеса». Голубой, как и «мерседес». Стекла, как и у «мерседеса», покрыты слоем пыли и грязи. Когда снаряженный Айткеном корабль доберется до берега, подумал я, у каждого будет по новой машине. Так вы большой, крупный покупатель? Тот, который собирается сделать нас всех сказочно богатыми? Нет, дорогая, это не я, а тот, у кого тридцать семь миллионов, украденных для того, чтобы завалить Кавказ коврами.
Я трижды нажал кнопку звонка. Чтобы не слышать больше бубенчиков, я прошел вдоль фасада постройки в поисках еще одной двери, но ее не было, а в окна был виден узкий коридор со стеной из побеленного кирпича. И, когда я стучал в стекла, ни одно улыбающееся дружеское лицо не выглянуло, чтобы поприветствовать меня, даже лицо Ларри.
Я вышел на задворки здания, пробираясь по остаткам старой лесопилки: заржавевшим дисковым пилам, громоздким станкам с порванными ремнями, куче распиленных досок, лежавших так, как будто они были брошены здесь много лет назад, ржавому топору, кучам опилок, заросшим травой и мхом; все это было словно брошено внезапно. И я спрашивал себя, что же такое тут стряслось много лет назад, что рабочие вдруг бросили работу и бежали, оставив все вот в таком виде. Похоже, что Айткен Мустафа Мей, его продавец и секретарша точно так же бросили свои роскошные новые машины и последовали за ними.
Тогда я и увидел кровь, хотя, возможно, я увидел ее раньше, но искал другие вещи, о которых можно было бы думать. Одну бесполую полосу крови, крови, может быть, Эммы, а может быть, и Ларри, подернувшийся тонкой рябью островок около фута длиной и дюймов шести шириной, спекшийся, лежавший на опилках. Такой реальный, такой материальный, что, наклонившись к нему, я сначала принял его за твердый предмет, а не за жидкость, и хотел было взять в руки, но потом я увидел, как моя рука отдернулась. Мне почудилось, что бледное лицо мертвой Эммы смотрит на меня сквозь опилки. Я запустил в них свою руку. До самой земли это были только опилки.
Но никакой ужасный след, никакие пятна или капли не вели зоркого следопыта дальше к его цели. Была полоса крови, она лежала на куче опилок, а опилки лежали в пяти шагах от задней двери. А между опилками и задней дверью я разглядел много отпечатков торопливых ног в обоих направлениях,
Или, возможно, река там вовсе и не кончалась. Потому что за кучей опилок теперь я разглядел следы шин двух одиночных колес, работавших в паре. Для машины они были слишком узки, но вполне подошли бы для мотоцикла с той оговоркой, что в каждой колее было по одному колесу, и, следовательно, – занятая главным образом принадлежностью лужи крови, моя голова теперь решила не спешить, – и, следовательно, это скорее было нечто вроде сельскохозяйственного прицепа.
Прицеп? Тележка вроде тех, на которых по забитым летним дорогам Сомерсета возят парусные яхты и которые проклинают все остальные водители? Орудийный лафет? Похоронная тележка? Такой прицеп? О том, куда он уехал, можно было только гадать, потому что в нескольких ярдах от этого места колеса выбрались на бетонную дорожку и их следы исчезали. А бетонная дорожка и вовсе вела в никуда: с холма уже скатывалось еще одно белое, свежее, с четкими границами облако.
Задняя дверь была заперта, и это сначала меня расстроило, а потом разозлило, хотя я отлично знаю, что из всех бесполезных эмоций, которым я подвержен, – печали, отчаяния, прострации, страха – злость является наименее продуктивной и наименее взрослой. Я уже направился к машинам с намерением методично осмотреть их, когда злость заставила меня остановиться на полпути, вернуться к запертой двери и наброситься на нее с кулаками. Я колотил ее и кричал: «Откройте, черт вас возьми!» Я кричал: «Ларри! Эмма!» Несколько раз я бросался на нее с очень малыми последствиями для нее и с заметно большими – для моего плеча. У меня появилась раскованность, порожденная моей неразумностью. Я орал: «Мей! Айткен Мей! Ларри, ради Бога! Эмма!» И тут я вспомнил о ржавом топоре возле кучи досок. Более профессиональный шпион выстрелил бы в замок из пистолета, но я не чувствовал себя профессионалом и в своих растрепанных чувствах даже не убедился как следует, что дверь заперта, я просто набросился на нее, как возле пруда я набросился на Ларри, только на этот раз с топором.
Мой первый удар проделал в двери порядочную щель и поднял в воздух целую стаю протестующих грачей. Это удивило меня, потому что деревья вокруг дома были немногочисленными и по большей части засохшими, если не считать цепочки отвратительных, изуродованных ветрами ветел, которые, казалось, одновременно росли и умирали. Второй удар пришелся мимо двери и в дюйме мимо от моей левой ноги, но я размахнулся еще раз и ударил топором снова. На четвертый раз дверь с треском разлетелась на куски. Я метнул топор в отверстие и шагнул вслед за ним сам с криками: «Всем выйти!», «Встать к стене!» и «Ублюдки!». У меня снова был приступ ярости. Но, возможно, что это был только мой способ подбодрить себя, потому что, когда я посмотрел вниз на свои ноги, я увидел, что они стоят посреди озера крови, по форме очень похожего на первое, но гораздо больших размеров. И это было первое, что мои глаза предпочли увидеть на кухне фермерского дома с остовом из деревянных брусьев. А еще на ней была битая посуда, разбросанные по каменному полу столовые приборы и кастрюли, сломанные стулья и перевернутый стол. И дерево, безошибочно узнаваемый набросок, скорее даже аккуратный рисунок дерева на побеленной кирпичной стене над разгромленной кухней. Возможно, каштан или кедр – определенно развесистое дерево. Засыхая, кровь капала с него, образуя подтеки. Лес следил.
Осетинский Ку-Клукс-Клан, слышал я голос Саймона Дагдейла. Серая толпа, подкармливаемая и инфильтрированная КГБ…
Но я позволил себе рассмотреть все эти вещи только после того, как увидел кровь у своих ног. И, когда я изучил их достаточно для того, чтобы сделать необходимые выводы, я вынул из-за пояса револьвер – как я подозреваю, скорее чтобы защититься от мертвых, чем от живых, – шагнул в коридор и двинулся по нему, прикрыв, как учат инструкторы, лицо левым локтем и выкрикивая: «Айткен Мей! Выходите! Где вы?», потому что, хотя я отлично знал, что кричать мне следует «Ларри!» и «Эмма!», я боялся найти их. И левую руку я держал у лица для того, чтобы сразу заслониться ею от картины, которую боялся увидеть.