Наша светлость
Шрифт:
– Еще и ругаешься? Женщина, мне все равно, какие бредовые мысли бродят в твоей голове, пока они не начинают тебе же вредить, - Сержант сел и дернул Меррон так, что она почти упала ему на колени, а потом перехватил и перевернул на живот. И зажал как-то хитро, что и не дернешься.
Кричать?
Не дождется!
– Сколько выкурила?
И отвечать не станет.
– Сколько?
Шлепок был звонким и болезненным. Он ее бьет? Он ее... бьет?!
–
– это было сказано не Меррон, хотя и она бы убралась.
– Сколько?
– Одну! И то... я попробовала.
– Где взяла?
Сержант не стал повторять вопрос. Сволочь! Гад! Тварь... да Меррон и в детстве не пороли! А он... при Летти! Она терпела, стиснув зубы, считая удары, чтобы за каждый расплатиться.
И слезы - это от злости.
– Упрямая, значит, - сдался он первым. И хватку ослабил, позволяя Меррон сползти с колен.
Руки, значит, нежные... палач. Как есть палач.
Она поднялась, кое-как разгладила юбку, дурацкую, с лентами и бантами.
– Две-три сигареты, - Сержант и не подумал помочь, хотя Меррон не приняла бы помощи.
– И ты уже не можешь без них обходиться. Десять-двадцать и теряешь способность рассуждать здраво. Ты становишься куклой. А куклы долго не живут. Кто дал тебе эту гадость?
Лжет. Понял, что силой Меррон не сломить. Но она не дура... и не предаст тех, кто ей доверился.
Сержант поднялся. И Меррон отпрянула. Она не хотела на него смотреть, но смотрела, почему-то только на руку. А где ремень?
Должен быть ремень. Он всегда был. И так еще покачивался при каждом шаге.
Дохлая змея.
Меррон с детства ненавидела змей...
...и что-то еще, чего не должна вспоминать...
Но несуществующий ремень качается и... и колени сами подогнулись. Кто-то другой внутри Меррон заставил ее сесть, сжаться в комок и прикрыть голову руками. Она знала, что так - безопасней.
Если по рукам... и только бы не пряжкой. От пряжки дольше болит.
– Меррон...
Голос издалека. Если сидеть тихо-тихо, то ее не найдут.
Всегда находил. Но вдруг повезет.
– Меррон, вставай... это я. Я больше тебя не трону, слышишь?
Ложь. Но подняться заставляют. Держат крепко. Гладят. Слезы вытирают. Откуда? Меррон никогда не плакала... и не будет. Что он с ней сделал? Или это из-за сигареты?
Меррон не будет курить.
– И правильно. Умница. А теперь скажи мне, кто тебя обидел?
Нельзя. Никому нельзя ничего говорить. Будет хуже. Этому - особенно. Он палач. И предатель. Меррон ему верить начала, а он -
И просто сволочь.
– Конечно. И еще какая. Но со временем привыкнешь. Где твоя комната? Сейчас ты ляжешь спать и...
Нельзя! Нельзя спать в кровати! Только когда он уезжает, а в другое время - прятаться. В шкафу вот хорошо. А лучше - на чердаке. Конюшня - безопаснее всего. Лошади предупреждают, когда он идет. Лошади умные.
– Конечно, - соглашается Сержант.
– Умнее некоторых женщин будут. Закрывай глаза. Я здесь.
– А он?
– А его нет.
– Он придет.
– Тогда я его убью.
Меррон ему не поверила, но появилась тетя, и все стало хорошо. Тетя никому не позволит тронуть Меррон, она ведь обещала.
Очнулась Меррон в постели. Было утро и пахло горячим шоколадом. Ворковала Бетти, как-то очень жизнерадостно, но взгляд упорно отводила. Это что, выходит, Меррон вчера в обморок грохнулась?
– Тебе стоит отдохнуть, дорогая, - сказала Бетти.
Ну уж нет, целого дня в постели Меррон не выдержит! И вообще чувствует она себя превосходно. Тетя, конечно, не поверила, но отговаривать не стала. И платье самой позволила выбрать.
Странно как...
А Сержант, конечно, гад. Меррон ему каждый шлепок припомнит, нечего с ней, как с ребенком... впрочем, когда в клубе предложили сигарету, Меррон посмотрела на сестер и отказалась.
Дело не в Сержанте, просто свободный человек свободен оставаться в своем уме.
Глава 31. Точка невозврата
Со временем все будет хорошо. А вот с нами всякое может случиться.
Жизненное наблюдение
Тисса знала, каким будет приговор, но все равно, услышав его, произнесенный спокойным, равнодушным голосом - будто и не человек говорил - упала бы. Урфин не позволил.
– Верь мне, - этот шепот потонул в гуле голосов. Люди, позабыв о том, где находятся, спешили обсудить новость.
Тиссу Дохерти казнят.
Она виновна в убийстве. И несмотря на смягчающие обстоятельства, должна умереть.
Закон суров.
Жалеют ее? Тисса не знала. Вряд ли. Она ведь убийца. И пыталась очернить память де Монфора, которого многие любили. Урфин сказал, что похороны были многолюдными. И саван укрыли лепестки роз. Кажется, кто-то сочинил балладу о несчастном рыцаре и коварной возлюбленной...