Наша светлость
Шрифт:
– За тобой - обязательно. Будет новый суд. И тебя оправдают, потому что не найдется никого, кто осмелится выступить против. Я сознаюсь в обмане. Буду наказан...
– Как?
– Сурово. Отлучением от двора. Или ссылкой... хотя не с моим счастьем, чтобы она продлилась долго. А потом мы вернемся и купим, наконец, дом. Я ведь должен сдержать свое обещание.
Протяжный звук разносится над морем, и серая равнина замирает на мгновенье. Разломы туч вспыхивают золотом и пурпуром.
–
Ненадолго.
Смотреть? Тисса смотрит, опасаясь моргнуть, чтобы не пропустить чудо. В желтом мареве, в пене туч, в белом кружеве снегопада плывут тени. Огромные. Неторопливые.
Кружат крылатки.
И трубный рев рога врывается в чужую песнь, заставляя вздрогнуть.
– Они же не собираются...
– Нет. Ашшарцы считают, что паладины перевозят души умерших за море, в страну, где нет войны.
Корабль складывает паруса, и Тиссе видится в том подобие поклона.
А гиганты приближаются. Они спускаются к самой воде, придавливая волны тяжестью теней. И огромные плавники вспарывают сизую гладь.
– Встреча с паладинами - большая удача...
Палуба наполняется людьми. Их так много...
– ...у каждого есть кто-то за морем. Друг. Родич. Враг.
Трое. Двое взрослых. И один совсем юный, он то падает на воду, поднимая тучи брызг, то взлетает, почти теряясь среди облаков. Уже оттуда зовет. Голос-смех.
– Если сказать паладину, то он передаст слова.
Тисса хочет сказать. Маме. Отцу. Дедушке... она так редко говорила им, что любит. И наверное, они волнуются. За нее волноваться не следует.
У Долэг все хорошо. И у Тиссы.
Сейчас и дальше тоже. Тисса верит.
В желтых глазах паладина - зеркала - отражается она, и Урфин, который замолчал, и лицо у него сделалось очень серьезным. Тисса слышит шепот, но не слова.
Это личное.
И она лишь может попросить, чтобы слова достигли края моря. Пусть тот, кому они предназначены, услышит.
Простит.
Чудо длится долго. Но паладины все-таки уходят, и мир пустеет. Только Тисса больше не одна. И взгляд цепляется за взгляд. Разговор без слов длится недолго. Тисса знает - ее поняли.
Сегодня ночью она не останется одна.
Еще одно неоконченное дело, которое Кайя откладывал, поскольку из всех дел, оставшихся неоконченными, именно оно грозило причинить боль. И не Кайя - он привык, пусть бы и не устал удивляться людям. Более того, сейчас он понимал Тень куда лучше, чем понимал Кормака или прочих с их неуемной жаждой власти, и оттого чувствовал себя виноватым.
И пожалуй, он был бы рад заменить это имя на другое.
Всего два.
Урфин
Дверь была приоткрыта.
Опоздал?
Или его ждали? Приглашали на встречу?
Стучать Кайя не стал.
В первое мгновенье показалось, что комната пуста. Окна открыты настежь, и белые языки снега лежат на паркете. Камин погас, а свечи живы.
Всего три из семи, но этого хватает. В зыбком круге света - бутыль вина и кубок в руке, изрезанной морщинами. Она выглядит слабой - еще один обман.
– Вы все-таки пришли, - в голосе человека слышится немалое облегчение.
– Я устал ждать.
– Я принес тамгу.
Кайя положил золотую пластину на стол.
– Выпейте вина. Вам не повредит...
– человек подвинул собственный кубок.
Вино имело характерный запах.
Волчья травка.
– У нас есть полчаса. Хватит, чтобы поговорить. Присаживайтесь.
Кайя воспользовался предложением. Стул был слишком мал и изящен для него, но вес выдержал.
– Где ваша дочь?
Она не покидала пределов Замка. И даже собственных комнат, пусть бы Кайя и не отдавал приказа запереть ее.
– Там...
– слабый взмах.
– Обе там.
Для обычного человека чернота кажется непроглядной, но Кайя видит то, что ему хотят показать: медвежья шкура у открытого окна и две женщины, обнявшие друг друга. Они заботливо укрыты простыней и мертвы, вероятно, давно. На лицах их, на обнаженных руках - снежная корка. Рыжие и черные волосы переплелись, словно эти двое и после смерти не желали расставаться.
– Я предлагал ей уйти. Обещал спрятать. Защитить.
По щекам Макферсона ползут слезы.
– Она не поверила.
Кайя позволил себе подойти ближе. Глаза женщин были открыты.
– Я не смог. Им надо было видеть друг друга.
– Вы догадывались?
В разговоре нет необходимости. Макферсон умирает и, вывернув его разум, Кайя получит гораздо более полную информацию, нежели беседуя. Однако это было бы несправедливо.
– Да... наверное. Я мог бы догадаться, но я человек. И не желал верить, что ее ненависть зашла так далеко. Для меня она все еще маленькая девочка...
– ...которую вы продали.
– Предал, - поправил Макферсон.
– Вы же помните, какое было время? Казалось, без помощи не выжить. У меня четыре сына. И дочь. Цена высока, но... род важнее. Так мне казалось. Одним ребенком я выкупил жизнь остальных. Никогда так не делайте.
Чтобы вывернуть человека наизнанку достаточно нескольких секунд. И Кайя может позволить ему говорить.