Наша светлость
Шрифт:
...значит, он вправе поступать так, как считает нужным? И в этом все дело? Еще немного, и Урфин поверил бы...
За дверь, которую он прикрыл очень осторожно - не хватало еще разбудить - ждал Гавин. И вид у него был нехарактерно мрачный. Сразу барон вспомнился: вот что значит, семейное сходство.
Гавин молчал.
Урфин ждал, изо всех сил стараясь не расхохотаться - нечего ребенка обижать. А настроение что-то не в меру веселое, давненько такого
– Ну?
– Урфин все-таки понял, что придется первым начинать беседу.
Гавин набычился.
– Говори уже. Не трону.
И ведь страшно ему до зубовного скрежета, а молчать не станет. Упрямая Деграсовская натура. Барон, пожалуй, порадовался бы.
– Вам не следовало обижать леди. За нее некому заступиться.
А тон такой, что, того и гляди, совесть очнется, хотя она - дама воспитанная, не лезет, куда не просят.
– Ну почему некому. Ты и я. Уже двое.
На легкость тона Гавин не настроен. В его понимании все более, чем серьезно, и позицию следует уважать.
– Гавин, я точно не собираюсь ее обижать. И никому не позволю этого делать. Надеюсь, недоразумение разрешено?
Кивок.
– Извините.
– Да не за что тебе извиняться. Я рад, что у тебя хватило духу не промолчать.
Мальчишка дернул носом и подбородок задрал, пытаясь казаться выше. Надо будет лошадь ему подобрать, и к оружейникам заглянуть не мешало бы: деревянные мечи хороши, но пора и железо осваивать.
– Я не трус.
– Никогда и близко не думал. Гавин, я понятия не имею, что у тебя с Гийомом не сложилось... и выяснять не стану, потому что это будет не совсем честно с моей стороны. Если захочешь, то расскажешь сам, - конечно, нехорошо детей обманывать: история вышла громкая, и Урфин без труда выяснил подробности. Куда сложнее оказалось сохранить спокойствие и не вмешиваться.
– Но я рад, что твой отец доверил мне тебя учить.
– Спасибо.
Недетская краткость. Ничего, со временем отойдет. Хорошо бы Гийому к этому времени объявится. Уж больно счет к нему велик.
– Так, - Урфин указал на дверь.
– Если вдруг проснется раньше, чем я вернусь, то ванну и завтрак можно. Уходить - нельзя. Скажешь, что я запретил.
Сомнительно, чтобы Тисса решилась уйти в рваном платье, но с запретом - оно надежней.
– А вы куда?
– Гавин помог одеться.
– Сознаваться.
– В чем?
– Во всем... или почти.
Настроение было до отвращения радужным. Еще немного и Урфин в дворцовый парк побежит, ромашки собирать, просто так без особой на то надобности. Впрочем, он
Изольда завтракала, что было хорошо, поскольку сытая женщина много безопаснее голодной. И завтракала не одна... кажется, Урфин многое успел пропустить, и ромашкам придется слегка погодить.
До Белой скалы Юго добрался вплавь.
Если бы его кто-то увидел, то счел бы безумным. Возможно, решил бы спасать, тем самым облегчив работу - благородство наказуемо. Но осенью на берегу было пусто. Волны уже слизали налет инея с седой гальки и отступили, бросив на берегу влажную ветошь водорослей, дохлого краба и парочку раковин. Юго подобрал одну - нарядную, со многими шипами - подарит кому-нибудь.
Нанимателю. Глядишь, станет добрее.
Раздевшись, Юго минуты две стоял у кромки воды, позволяя ветру исследовать тело.
Хорошо...
Море то отступало, то кидалось под ноги, норовя облизать ледяную кожу. Первый шаг - первый ожог. Нырок. Крик, который получается запереть в горле. Вкус соли. Слезы - все-таки Юго давно не обнимался с зимой.
Стихия играет. Тысячелапый зверь, который то подхватывает Юго, желая вышвырнуть на берег, то обнимает, обвивает скользким телом своим, точно пробуя на вкус.
Плыть недалеко - всего-то около километра. И Юго почти не устает.
Белая скала и вправду бела. Не мрамор, не лед, но что-то иное... Юго не сразу понимает, что это. Он становится на колени, нюхая странный материал, пробует его на вкус.
Мел?
Нет. Но похоже.
Белая поверхность испещрена многими линиями, которые складываются в странный узор. Бабочки? Бабочки. Каменные вианы, кажется, так их называют.
Остров невелик. Его посещают, но редко - причал для лодок успел покрыться слизью, а настил и вовсе гнилой. Но кострище выделяется черным пятном. И старый навес все еще прочен.
Возможно, сюда не следовало приходить, но Юго должен почувствовать место.
Он ложится под навес и закрывает глаза, прислушиваясь к ветру, к морю, к самому миру, который еще не знал, что ему предстоит в очередной раз меняться по воле человеческой.
Почему они просто не могут жить?
Юго не позволили. Он пытался, долго, пока не понял, что слишком изменен, чтобы быть нормальным. Но эти-то... Наниматель твердит о высшей цели, а на самом деле он просто мстит. И ладно бы человеку - некоторые люди стоят мести. Но мир-то убивать зачем?