Наша тайная слава (сборник)
Шрифт:
— Вы хотите сказать, что если бы не этот нелепый случай, чем бы он ни был — сногсшибательным театральным эффектом или потрясающим стечением обстоятельств, такой парень, как вы, и такой парень, как я, никогда бы не могли стать друзьями?
— Конечно нет.
— А если у жизни больше воображения, чем у нас?
— ?..
— Мы примерно одного возраста, оба родились в Париже, ведь невозможно, чтобы мы уже не встречались?
— Я провел детство на улицах Восемнадцатого округа, там по-прежнему и живу. Мне редко доводилось бывать на вашем берегу, разве
— Мы ходили туда с братом, еще мальчишками, но я там не был уже больше сорока лет. Когда хочется полежать на солнышке, ставлю шезлонг в своем парадном дворе — и готово дело.
— А был ли у вас какой-нибудь повод бывать в моем углу, в Клиньянкуре?
— Никакого. Мне было бы даже трудно вообще назвать вам что-нибудь, если это не адрес ресторана.
— Не в обиду будь вам сказано, но вы, должно быть, ходите по тем ресторанам, которые мне не по карману.
— Не заблуждайтесь, я люблю забегаловки. Ах, тушеное мясо мамаши Жирар с улицы Бернарден!
— Я хожу в ресторан, только чтобы попробовать блюда, которые сам не могу приготовить, например сенегальский тьебудьен или что-нибудь из кантонской кухни на пару.
— Китайскую кухню я пробую в Китае, индийскую — в Мадрасе и так далее.
— Мы бы вряд ли оказались за соседними столиками…
— Но… может, спорт? Похоже, вы из тех, кто занимается спортом, Фредерик.
— Я вот уже пятнадцать лет играю в теннис со своими тремя сообщниками. Раз в неделю, на улице Фобур-Сен-Дени, на крыше одного здания.
— А я плаваю по ночам в бассейне Бломе, возле станции метро «Волонтер», по четвергам.
— Опять мимо…
— Поищем еще, черт побери!
— Мне иногда случается ходить в музей вместе с детьми. Стараюсь показать им красивые вещи, и по возможности не на экране. Орсэ, Бобур и, конечно, Лувр.
— Обожаю эти три музея, но… они слишком близко к моему дому. Как только я приезжаю в Нью-Йорк, сразу бросаюсь в Музей современного искусства, как только еду в Италию, нарочно заезжаю во Флоренцию, чтобы в который раз побывать в галерее Уффици, но в Париже, где вся эта красота под рукой, это сильнее меня, невозможно…
— Вы не очень-то стараетесь, Кристиан.
— Какое-нибудь событие? Сборище?
— Никогда не увлекался политикой, даже в молодости.
— Я тоже.
— И даже никогда не участвовал в манифестациях. Хотя нет, был один-единственный раз, у ворот Монтрёй, по поводу закрытия какого-то завода, который выпускал уже не помню что.
— Когда это было?
— В самом конце семидесятых.
— Ворота Монтрёй? Но… это же был завод по производству корпусов из синтетической смолы для строительных вагончиков!
— Кажется, да.
— Фредерик, мы нашли! Июнь тысяча девятьсот семьдесят восьмого! Для меня тоже это была единственная манифестация! Я же говорил, что у жизни больше воображения, чем у нас!
— Мы даже хотели захватить завод, чтобы помешать его разрушению. Коли так, то мы с вами побратались в шествии!
— Помешать
— И кто из нас победил?
— Ни малейшего воспоминания.
— Делать нечего. По крайней мере, мы попытались, господин Гримо.
— Сделали, что смогли, господин Перес.
Они спустились в парадный двор, где царила тишина, от которой становилось не по себе; музыканты уже смылись с чеком в кармане из этого сумасшедшего дома. Мимо прошла бригада поставщиков, вынося охапками свое оборудование. Квадратный зал вновь обрел свой обычный вид. Водки в бутылке оставалось еще на две-три стопки.
— Теперь, когда мы остались одни, я могу вам признаться, Кристиан. Вы правы: мы уже встречались в прошлом.
— ?..
— Я объявлял ваше имя четыре-пять лет назад, на благотворительном обеде в павильоне Багатель, устроенном для поддержки противораковых исследований.
— Возможно. Место за столом что-то вроде трех тысяч евро. Я легко согласился, ради спокойствия совести.
— С вами была одна девушка, как же ее звали… Капюсин Крюгер!
Кристиан напрасно напрягал память: ни вечер, ни имя ни о чем ему не говорили.
— Невозможно забыть такое создание! У нее были очень черные гладкие волосы, с несколькими непокорными прядями, которые падали ей на глаза — изумрудно-зеленые, как у персидской кошки. На ней было узкое серое платье, довольно короткое, без рукавов, чулки телесного цвета и черные лакированные туфельки.
— Сожалею, мне это ни о чем не напоминает.
— Да сделайте же усилие! Она постоянно улыбалась и шептала вам что-то на ухо, вы вместе казались такими сообщниками… Вы представляли ее своим знакомым, словно это была принцесса, а может, она и была ею. Все ее движения были так грациозны, так легки. Я не мог слышать звук ее голоса, только представлял его себе издали, из-за стеклянных дверей.
— Ни малейшего воспоминания.
— Вообще-то, я люблю свою жену… Но в тот вечер… подумал, что мужчина, который держит такое великолепие под руку, точно счастливец.
Должно быть, эта Капюсин искала свое место в памяти Кристиана Гримо, но, почувствовав себе нежеланной, в конце концов покинула ее. В памяти же выкликалы она, похоже, нашла себе надежное убежище, причем навсегда.
— Идемте, Фредерик, этот вечер должен закончиться красиво, а вы на меня тоску нагоняете.
Выкликала последовал за ним по извилистым коридорам особняка Бейнель до третьего этажа, в гостиную красного дерева с выходом на балкон, который опоясывал весь задний фасад здания. Внизу угадывался запущенный зимний сад, его стеклянная крыша была нарочно раскрыта. Между пальмами и пожелтевшими экзотическими растениями угадывались силуэты двух человек, терпеливо сидевших на корточках перед своими приспособлениями и бесконечными рядами картонных трубок, соединенных красными проводами.