Наша восемнадцатая осень
Шрифт:
– Быстрее! Быстрее, черт вас возьми!…
И снова шуршит под ногами кремнистое полотно дороги, Замедляет свой ход время. Парализуются чувства. Вечность опускается на Землю в ледяном паутинном свете звезд. Где же в ночи затерялся несчастный Аушигер?…
Витя Денисов идет рядом со мной. Мы молчим. Сейчас не до разговоров. Да и вообще наш комсорг молчалив, а если и разговаривает, то не тратит лишних слов. Он любит уединение, хорошую музыку и порядок во всем, Среди ребят нашего класса он выглядел джентльменом – всегда в безукоризненно отглаженном костюме, в белоснежной
Когда я впервые пришел к Виктору в гости, то был поражен видом комнаты, в которой он жил, Небольшая комната – четыре шага в длину, три в ширину, но какая аккуратная, какая уютная! Просто не верилось, что здесь хозяйничает мальчишка. Кровать вместо одеяла накрыта светло-серым клетчатым пледом. Над ней две полки с книгами, Крохотный письменный столик со стопкой учебников и чернильным прибором. Бронзовые крышки чернильниц начищены до золотого блеска, В хрустальном стаканчике – остро отточенные карандаши. На стене гравированный портрет Чайковского,
– А это что? – спросил я, взяв в руки обломок красивого камня, лежавший на самом видном месте.
– Уральский лазурит. Брат привез из командировки.
– Зачем он тебе?
– Так… Приятно на него смотреть. Видишь, какая глубина, какие тонкие цветовые переходы? А вот здесь он прямо как шелк…
Я подбросил камень на ладони и положил его на место. Но видимо, положил не так, как нужно, потому что Виктор повернул его к свету другой стороной и даже слегка наклонил голову, проверяя впечатление.
Однажды он пригласил меня в Долинское – курортный район нашего города. Тысячу раз я ходил в Долинское до этого, но прогулка с Витей была особенной.
Мы шли по запущенной части нашего огромного парка, по тропинкам, вытоптанным в сочной траве между кустами боярышника и деревьями алычи. Солнце, пробиваясь сквозь листву, горячими пятнами скользило по нашим лицам. В траве заливались кузнечики. Через тропу стремительной зеленой змейкой юркнула ящерица, А потом вдруг я увидел пригревшуюся на солнце гадюку. Она не обратила на меня никакого внимания, лежала, свернувшись в двойное кольцо, опустив головку на изгиб своего тела, Я подобрал в траве увесистый камень и, сделав Вите знак, чтобы он не двигался, начал осторожно подбираться к змее. Но Витя неожиданно схватил меня за руку:
– Брось, слышишь? Не надо. Прошу тебя.
Я выпустил камень из рук, Виктор пошел прямо на змею. Она подняла наконец голову, лениво расправилась и нехотя скользнула в травяную чащу.
– Эх ты" Надо было убить. Она же кого-нибудь укусит!
– Никого она не укусит, – сказал Витя.
– Почему?
Он улыбнулся и пожал плечами. Потом вдруг спросил;
– Тебе хорошо сегодня?
– Конечно хорошо!
– Ну вот. Пусть и ему тоже будет хорошо.
– Кому ему?
– Да этому самому ужу.
– Что? Ты думаешь, это уж?
– Не думаю, а знаю, – сказал Витя. – Ты видел, какая у него голова?
– Самая обыкновенная. Плоская, змеиная…
– Я не о форме, Я говорю о цвете.
– Ну…
– А у гадюки, как ты знаешь, голова темная, почти черная. И ромбика на голове у нее не видно. Верно?
– Верно, – сказал я и соврал, потому что никогда не задумывался, чем уж отличается от гадюки. Для меня все, что ползало и имело форму змеи, было гадюкой,
– Мне жалко ужей, – сказал Витя. – Вот ты идешь по лесу, здоровый, сильный, В руках у тебя палка, на ботинках крепкие каблуки… А у него ни палки, ни каблуков. Только он сам. Только то, что дала ему природа. А дала она ему не так много…
– На вид они очень противные, – сказал я.
– Значит, по-твоему, выходит, если не похож на тебя – глуши, бей, дави, да? Этак рассуждая, можно всю природу под каблучок… Она защититься не может. И на тебя не похожа… Вот хотя бы дерево, Подошел к нему, срезал ветку. А кто знает, может, ты ему руку отрезал? Ведь оно убежать от тебя не может…
– Дерево? – удивился я, – Да ведь оно ничего не чувствует!
– Откуда ты знаешь? Откуда мы знаем, что чувствует дерево, а чего не чувствует? Оно рассказывало, да?
Чудак! Он подумал немного и продолжал:
– А особенно я не люблю охотников, Я даже не представляю себе, какой жестокий человек назвал охоту спортом. Какой там к черту спорт! Это же самое обыкновенное примитивное убийство! Причем дичь и человек находятся в абсолютно неравных условиях. У охотника в руках техника, да еще какая! Самая совершенная. Техника, над которой работали столетиями, чтобы получше да пометче, А у птицы или там у косули что? Ноги да крылья… И знаешь, мне кажется, что человек, с легким сердцем поднимающий ружье на птицу, с такой же легкостью может выстрелить в другого человека. Если бы только не было закона и он его не боялся…
– Витька, – сказал я, ошеломленный таким рассуждением, – А как же тогда война? Люди-то ведь всю историю убивали друг друга, и ничего… Совесть у них не плакала,
– Война… – Витя задумался, – Знаешь, мне кажется, что война – это какое-то ненормальное состояние человечества. Вроде эпидемии. Туман какой-то… Ну вот ты мне скажи, как совершенно нормальный человек может убить другого, такого же нормального человека? Так, совершенно просто прицелиться и убить? Я этого не представляю…
– Я тоже не представляю, Витька. Но вот если на тебя нападут и ударят… Что ты станешь делать? Стоять и ждать, когда ударят еще, или…
– Ну, я не толстовец, – возразил Витя, – Я тоже ударю, да постараюсь так, чтобы тот, кто напал, почувствовал мой удар… Чтобы ему больнее было, чем мне!
– Вот видишь! И опять все вернется к старому. И опять начнется война.
– Зато я, я первый никогда никого не ударю! Пойми! Знаешь, как хорошо говорят кабардинцы; "Я мимо дурака пройду, а умный мимо меня пройдет". Чудесно сказано, а?
Это было в седьмом классе. В то время никто из наших ребят еще не задумывался над вопросами, которые волновали Виктора. Его считали чудаком, зазнайкой, Я тоже сначала относился к нему так же. Но после той прогулки в Долинское мы подружились, И с каждым годом дружба наша становилась все теплее. Рядом с Виктором я чувствовал себя умнее, выше, становился как бы более взрослым, и мне это нравилось.