Нашествие арабуру
Шрифт:
– Ладно, – с облегчением кивнул Натабура. – Веди. Только не сбеги.
– Не сбегу… о вас он тоже один раз говорил, – признался Гэндзабуро. – Мол, деретесь, как Бог, мечом. Один раз его по пьянке тоже задели.
– Ну, положим, не по пьянке, – заметил Натабура и вспомнил ночной бой, в котором капитан Го-Данго разворотил полдома, пока его не угомонили.
– Так что ж ты нас пытаешь?! – удивился Акинобу.
– Мало ли что… – жалобно шмыгнул носом Гэндзабуро, – я вас не знаю, может, вы, цукасано гэ.
– Ты что, думаешь, что мы предатели? – возмутился Баттусай. – Ах ты, гад!
– Мой
– Вот мы и вылечим твоего господина, – с облегчением поднялся Акинобу. – Пойдем, а то светает.
Действительно, небо на востоке из черного превратилось с темно-голубое, а река на Слиянии, напротив, потемнела и, казалось, стала шире, хотя куда уже шире – противоположного берега видно не было, только в отдалении чернели скалы Запретного острова, поросшего редкими соснами.
– Хозяин меня послал проверить, может, кто живой остался, – наконец объяснил Гэндзабуро, когда они ступили под низкий свод пещеры.
Из ниши в стене он достал толстую свечу, зажег ее, и они пошли куда-то вглубь берега. Миновали ряд разгромленных келий, скудные пожитки и утварь которых арабуру выкинули наружу.
– Конечно, он упоминал и о великом учителе, – признался Гэндзабуро.
– А что ж ты молчал? Кими мо, ками дзо! – возмутился Натабура, наконец разглядев лицо Гэндзабуро.
Он походил на рано состарившегося подростка. Только черные волосы говорили о его настоящем возрасте.
– Мне велено было только посмотреть. А о вас он ничего не говорил.
– Узнаю капитана.
– Он всегда бдит, – похвастался Гэндзабуро.
– Может, он устал ждать?
– Может, и устал, – покорно согласился Гэндзабуро.
В нишах лежали мумии монахов – маленькие, почерневшие, со сложенными руками, похожими на гусиные лапки. Кое-где горели вечные лампады.
Когда по расчетам Натабуры они углубились в берег примерно на расстояние один сато, белый известняк сменился черным камнем. И они ступили под огромный свод подземного храма. В центре возвышалась статуя Будды. Похоже, арабуру сюда не добрались, потому что в крохотных нишах тоже горели свечи и пахло благовонными палочками.
Гэндзабуро поколдовал в углу храма, и вдруг Будда сдвинулся с места, а под ними открылся ход с лестницей, оттуда тянуло запахом реки.
Глава 6
Самая большая тайна Нихон
Язаки и Ваноути тащились, проклиная весь белый свет, по одной из улиц столицы. Как всегда, все тяготы, что послала судьба, легли на плечи бедного Язаки, и этой тяжестью на сей раз оказался старший черт Майяпан. Мало того, что он был в стельку пьян, так еще и покрыт ранами, как лев, победивший в смертельной схватке. Ранен был и сам Язаки, но не очень серьезно – в зад, и не чем-нибудь, а осколками бутылки, на которые он от испуга сел, когда в притон «Уда» ворвались разъяренные завсегдатаи. Как ни странно, повезло одному Ваноути – он не получил даже царапины, чем ужасно гордился, напевая под нос: «Блеснет ли мне ответный луч твоей любви?.. ля-ля, ля-ля…»
– Держи этого силача крепче! – приказывал Язаки Ваноути.
Дед тут же подпрягался, а через мгновение снова все перекладывал на слабые плечи Язаки, и Майяпан
Язаки потел, кряхтел, но тащил, а вот куда, он и сам не знал – главное, подальше от притона «Уда», а потом хоть трава не расти, рассуждал Язаки, даже не имея возможности смахнуть пот со лба. Пот заливал глаза и щипал сверх меры, скатывался на кончик носа и оставлял на земле дорожку, которая тут же высыхала под горячим солнцем.
Наверное, им бы везло и дальше, но они возьми да забреди в квартал горшечников. Все это случилось, потому что Язаки видел лишь землю под ногами, а Ваноути вел. Но так как он радовался непонятно чему и по этой причине вообще ничего не замечал вокруг, то вывел не к реке, а совершенно в другое место.
– Бросил бы ты его… – ворчал Ваноути. – Черт он черт и есть… хотя и друг…
– Я тебе брошу… – из последних сил грозил Язаки. – Я тебе брошу… Тащи!..
Он и сам не знал, зачем ему нужен был Майяпан. Просто из чувства товарищества не мог его оставить – беспомощного и израненного. Не по-нашенскому это, не по-самурайски, думал он, испытывая гордость за самого себя от одной этой мысли. И они тащили его, обливаясь потом под полуденным солнцем.
– Держи крепче! – в очередной раз приказал Язаки, но Ваноути почему-то замер. – Ну что еще случилось?! – раздраженно спросил Язаки, силясь разглядеть что-либо из-под нависшего Майяпана.
– А-а-а… – как-то странно ответил Ваноути.
– Куриное дерьмо! – выругался Язаки, стараясь не уронить огромное тело Майяпана. Поднять его потом будет крайне трудно – труднее, чем столкнуть в море гору Фудзияма.
Язаки прислонил Майяпана к ближайшему забору и сказал с заботливыми нотками в голосе:
– Стой! Стой, сказал!
Черт, что я делаю? – спросил он себя. Майяпан норовил подогнуть ноги и завалиться в траву.
– Стой! – на этот раз грозно приказал Язаки и оглянулся, потому что Ваноути все еще тянул, как козел, непонятное свое: «А-а-а…»
Узкий переулок, в котором они находились, загородил им самый настоящий песиголовец. Морда у него была не такой длинной, как у собаки, а немного короче. Да и зубы не такие огромные, но все равно впечатляли, если представить, что они вцепятся тебе в глотку. Язаки сразу же вспомнил императорский парк и непонятное существо, которое они вспугнули, когда оно справляло малую нужду, и невольно попятился. Страшен был песиголовец, но не тем, что по силе не уступал Майяпану, а тем, что не было в нем ни капли человеческого, понятного – одна звериная, безмерная сила. Вот ее-то и ощутил Язаки и от этого застыл, как вкопанный, а Ваноути тихонько скулил. «Вот это да!» – хотел произнести Язаки, но у него отнялся язык.
– Отдайте мне его и уходите, – песиголовец показал когтем на Майяпана.
Язаки сам не понял, как произнес:
– Еще чего захотел!
Песиголовец зарычал. Он зарычал так низко, что трава в переулке всколыхнулась и полегла, птицы впорхнули с деревьев, а забор, на который опирался Майяпан, прогнулся и с треском рухнул во двор чьего-то дома.
– Эй, вы!.. – возмутился кто-то. – Зачем забор сломали?!
Не открывая взгляда от песиголовца, Язаки чуть-чуть повернул голову. В саду, подбоченясь, стоял хозяин дома – пьяный красномордый горшечник.