Наши нравы
Шрифт:
— Это твоя записка?
— Моя! — еле слышно ответил Шурка и вдруг, всхлипывая, бросился в ноги, стараясь рукой обхватить колени отца.
Кривский брезгливо отдернул ногу и с презрением сказал:
— Встань… Не унижайся…
Шурка поднялся.
— Я удивляюсь, что ты еще жив! — чуть слышно проговорил старик, — но еще не поздно… Еще ты можешь смыть позор… Мертвые срама не имут… Не правда ли?
В последней фразе звучала любовь. При этих словах Шурка затрепетал, как пойманный
— Не можешь?.. Ты вор и, кроме того, трус?..
— Простите… простите!.. — лепетал Шурка. В глазах его стоял тупой страх животного.
— И это Кривский?.. Это слуга государства?.. О господи!
Сергей Александрович поник головой и, наконец, сказал:
— Я спасу честь имени… тебя судить не будут, но чтобы я тебя не видел больше никогда… Слышишь?..
— Я уеду…
— Приготовь список долгов и отдай матери. Я заплачу все, ты будешь получать содержание от нее. Но чтобы мы больше не встречались. Иди!
«Неужели так и отпустить? Отпустить совсем? А может быть, он не так виноват», — шептало сердце.
— Постой, еще одно слово: зачем ты сделал это?
— Я проиграл на честное слово.
— И ради того ты решился украсть. Из-за тебя чуть не обвинили невинного, из-за тебя зарезался человек. И совесть не мучила тебя?
— Я не мог не заплатить. Я дал честное слово! — как-то тупо повторял Шурка.
«Господи! Да понимает ли он, что говорит!» — пронеслось в голове у отца, и он пристально посмотрел, на сына.
Кажется, в первый раз он обратил внимание на эти глаза. В самом деле, выпуклые, наглые, они поражали своим тупым взглядом. В них не было никакого блеска мысли. От, эти глаза, были какие-то бессмысленные, животные.
Старик с каким-то страхом отвернулся.
— Иди! — глухо повторил он.
Через неделю Шурка был переведен в Ташкент, а через две недели его превосходительство уехал за границу на неопределенное время, по случаю расстроенного здоровья. Его провожали: Евдокия и две дочери. Больше никого не было. Старик просил жену и Бориса не беспокоиться.
XVIII
РАЗРЫВ
После того как Борис Сергеевич узнал о переписке, а Евдокия услыхала разговор мужа с Сивковым, отношения между мужем и женой сделались еще холоднее и натянутее.
Борис ненавидел жену. Евдокия презирала мужа.
Они почти не встречались, а встречаясь за обедом, избегали разговоров. Впрочем, Борис Сергеевич умел скрывать ненависть под маской изящной, холодной вежливости.
Хорошо обсудив положение, он решил выжидать и не говорить ни с женой, ни с Леонтьевым о той новости, которая так поразила его. Он тщательно следил за перепиской, аккуратно прочитывая письма Никольского.
«Пускай, до чего-нибудь
Тем временем он поручил собрать справки о молодом человеке и написал своему приятелю, губернатору той губернии, где жил молодой человек, письмо, в котором просил по-приятельски обратить внимание на этого господина.
Принимая подобные меры, Борис Сергеевич рассчитывал, что они, быть может, скорей спасут состояние, чем объяснение с женой. Удалив Никольского, он образумит жену. Сама она не могла бы выдумать, по его мнению, такой… такой «подлости»!
Леонтьев очень хорошо видел, что между супругами происходит что-то неладное. Он скорбел за свою Дуню, часто навещал ее и пробовал было начинать об этом разговор, но Евдокия как-то избегала разговоров. Но в последнее время Савва все чаще и чаще посещал Евдокию и как-то особенно нежно обращался к ней. Сердце отца чувствовало, что любимица его очень несчастлива.
Приближалось время родов. Евдокия не выходила из дому, и Савва каждый день заезжал к дочери.
Однажды он застал Евдокию в слезах. По обыкновению, она сидела одна у себя в комнате.
— Что с тобой, Дуня… Что с тобой, родная? — испуганно проговорил Савва, прижимая свою любимицу к груди. — Ты никогда не скажешь… Все молчишь, точно сиротка безответная… Скажи?..
— Нет… ничего, папенька!..
— Как ничего?.. Всегда-то ты одна-одинешенька… Мужа, видно, дома нет?..
— Кажется…
— Дуня… Дунюшка… Прости меня… Ведь это я во всем виноват!.. Я тебе советовал…
— Я сама виновата.
— Смекал, лучше будет…
— Я сама думала…
— Не любит он тебя?..
— И я его не люблю, папенька… Я совсем его не люблю… Он женился не на мне, а на ваших деньгах…
Савва с тоской глядел на Евдокию.
— Кто его знал? Если бы знать…
— Да разве я виню вас, папенька! — как-то задумчиво проговорила Евдокия. — Тут никто не виноват, кроме меня… Слишком уже я мечтала тогда…
— Вот, даст бог, благополучно внука или внучку родишь, тогда…
— Что тогда?
— Тогда, может, дело обладится…
Евдокия отрицательно покачала головой.
— Что ж делать-то ты будешь?
— Я с ним не буду жить…
— К нам жить пойдешь?… Я всей душой, Дунюшка… Уж как за ребеночком ходить буду!.. — радостно воскликнул Савва.
— Нет, папенька, я и к вам не пойду… — грустно улыбаясь, проговорила Евдокия.
— Не пойдешь? Куда ж пойдешь?
— Я сама по себе жить буду, папенька.
Савва замолчал и приуныл. Наконец он проговорил:
— Как же одной-то тебе… А если ребенка муж не отдаст?
— Вот это-то и печалит меня…