Наши нравы
Шрифт:
— У градоначальника важнее дела, чем ваше дело. Он принимает по утрам. Завтра можете подать прошение…
— Послушайте!.. — начал было Трамбецкий, но продолжать не мог и беспомощно опустился на кресло.
Принесли воды, и его скоро привели в чувство. Чиновник смягчился при виде этого отчаянного горя и заметил Трамбецкому:
— Вы говорите, что ваша жена с сыном уехала за границу без вашего позволения?
— Да… По крайней мере она пишет…
— Но, быть может, супруга ваша получила отдельный вид!
— Что же
— Вид мог быть дан и на сына.
— Это по какому праву?
Чиновник улыбнулся.
— Ваша супруга могла просить об этом…
— Ну?
— В таком случае она могла получить вид и…
— И я не могу пользоваться правами отца? — с горьким смехом перебил Трамбецкий. — Ну, это мы еще посмотрим!
Он вышел из канцелярии бледный, едва держась на ногах.
Что делать? Куда теперь ехать? Везде говорили ему «завтра», а где проведет он ночь с своим тяжелым горем?
Ему нужно было с кем-нибудь поделиться, рассказать кому-нибудь о своем несчастий, услышать слово совета и утешения.
И он вспомнил о молодом своем приятеле Петре Николаевиче Никольском, с которым он знаком был давно и возобновил знакомство в Петербурге. Это порядочный и честный человек. Он, быть может, посоветует, что ему делать.
— На Петербургскую! — как-то печально проговорил Трамбецкий, садясь в дрожки.
— Дома?
— Дома! — ответила кухарка, вводя Трамбецкого в небольшую комнату, бедно убранную и заваленную книгами.
Плечистый, крепкого сложения молодой человек с вьющимися белокурыми волосами ходил взад и вперед по комнате быстрыми шагами. При входе Трамбецкого он обернулся и изумленно взглянул на вошедшего.
— Что с вами, Александр Александрович? Что с вами? — проговорил он, пожимая ему руки. — На вас лица нет. Что случилось? — спрашивал он, взглядывая в бледное лицо и в сверкающие лихорадочным блеском глаза Трамбецкого.
Трамбецкий опустился на стул и рассказал свою печальную историю.
Никольский выслушал рассказ Трамбецкого и, когда тот кончил, заметил:
— Не падайте духом… Быть может, я могу быть вам полезным.
Трамбецкий оживился.
— Вы что-нибудь знаете… слышали?..
— О вашей жене говорят слишком много, так что слышать о ней не мудрено… Не расспрашивайте пока. Быть может, мы скорее, чем вы думаете, найдем вашего Колю. Едва ли ваша жена уехала за границу.
— Я так и думал. Это она написала, чтобы сбить меня с толку… Я так и думал!.. — повторял Трамбецкий. — Но где же она?
— Подождите. Я сам не знаю, но только догадываюсь. Обещаю вам узнать, но вы обещайте, с своей стороны, не горячиться. Вам и вредно, и вы только испортите дело… И то напрасно, что вы в полиции справлялись.
— Почему?
— Младенец! Точно не понимаете, что там вам ничего не скажут. Сами же вы говорите, что жена нашла покровителей, а если у покровителей есть деньги…
— Так, значит, дело потеряно?.. Она может скрыться,
— Опять? — улыбнулся Петр Николаевич. — Выпейте-ка лучше стакан воды да успокойтесь.
Никольский говорил таким уверенным тоном, что сердце измученного человека снова оживилось надеждой. Петр Николаевич обещал принять участие в его деле, а если он обещал, то на слово его можно было положиться. Трамбецкий знал, что Никольский держал свое слово.
— Если бы против моего ожидания ваша жена уехала за границу, вы поедете за границу.
— Но деньги?
— Я достану денег.
— Вы… вы? — усомнился Трамбецкий, зная Никольского за бездомного беднягу, вечно скитающегося и перебивающегося кое-как уроками и жившего очень бедно.
Никольский улыбнулся.
— Есть люди, — дадут! Не всё же на свете одни негодяи! — как-то серьезно проговорил Петр Николаевич. — Но только помните, Александр Александрович, условие… До времени сами ничего не предпринимайте. С вашим темпераментом долго ли до беды… Из-за пустяка погибнуть можете, а ведь из-за пустяков гибнуть глупо, а? Встретьте вы Валентину Николаевну сегодня вечером, — ведь вы, чего доброго, задушили бы ее…
Трамбецкий вздрогнул.
— Глаза выдают вас… Найдет такой момент, — и пропал человек. А сынишко на кого бы остался? За вами в Восточную Сибирь, что ли?
Трамбецкий обещал быть послушным. Он готов терпеть, только бы найти сына.
— Но если она не захочет отдать?..
— Попробуем.
— А если попытки ни к чему не приведут?.. Она заручилась покровительством. Вы знаете мою репутацию: пьяница и… беспокойный человек! — как-то горько усмехнулся Трамбецкий. — Я беспокойный человек?! Тогда она все врала, говорила, что была у Кривского, чтобы хлопотать о месте, но, конечно, хлопотала не о том.
— У Кривского? Она была у Кривского?
— Как же, и хвастала, что старик обласкал ее.
— Тем лучше!
— Как тем лучше?
— У Кривского служит мой брат… родной братец, Евгений Николаевич… Он у него нечто вроде серой эминенции…
— Ваш брат? Вы никогда о нем не говорили.
— Мало ли о чем я не говорил.
— Постойте… постойте. Я, кажется, знавал вашего брата.
— Немудрено. Он служил в В., когда вы там были мировым судьей…
— Так, так… Я помню еще один случай… О, ваш брат тогда…
— Не продолжайте! Ни к чему! Я лучше вас знаю цену своему брату! — серьезно проговорил Петр Николаевич. — Он стал теперь героем нашего времени, а когда-то… когда-то… мы были очень дружны…
Он замолчал.
Открытое энергичное лицо молодого человека стало печально. Видно было, что воспоминание о брате было очень тяжело для него.
— Оставим вопрос о брате, — продолжал он. — Если ваша жена была у Кривского, то я кое-что узнаю. Во всяком случае, потерпите, а пока диван мой к вашим услугам!