Наши трёхъязычные дети
Шрифт:
В английской речи Ани (6) её папа отмечает некоторую «немецкую» отрывистость («стаккато»).
Строгую классификацию интерференций (как выше приведённая) не всегда просто провести.
Нередко влияние комплексное. Затронуты оказываются не два, а три языка; не один, а два языковых уровня.
Например, у глагола look иногда изменяются управление и семантика (когда дети говорят look on me вместо watch me):
1) предлог подменяется другим, похожим
2) приписывается значение длительности рассматривания, для которого в английском предназначен другой глагол.
Еще пример – I want not, синтаксическая (порядок слов) и одновременно морфологическая (not вместо don’t) калька с немецкого (просочилась в английский довольно поздно, в 4 года, и на некоторое время вытеснила правильную форму I don’t want. (Один раз Аня, как бы для разнообразия, просто скопировала немецкий синтаксис: I want don’t… – 4+2.)
Во фразе Me wants to say you what’ (5+3, отмечено у обоих) есть влияние и русской конструкции (ср.: Мне хочется…), и немецкой (ср.: Ich will dir ’was = etwas sagen). Кроме того, следовало сказать не say, а tell; тут немецкое влияние на семантику: немецкий, в отличие от английского и русского, не различает значения ‘говорить’ и ‘сказать’.
Если всё же попытаться ответить на себе же заданные вопросы, окажется, что на разных уровнях языки подвержены влиянию в разной степени. Это, видимо, связано с неодинаковой интенсивностью созревания языков на разных их уровнях.
Влияние немецкой фонетики (которая быстро развилась) ощущалось довольно сильно (хотя мы боролись с ним). Зато лексическая система в немецком оказалась не без прорех: с лёгкостью пропускала заимствованные из других языков слова.
В книге Бернда Кильхёфера и Сильвии Жонки языковые смешения удачно сравниваются с заплатками в языке. Смешения показывают, что в языке недостаточно хорошо усвоено или недостаточно закрепилось: показывают слабые места языка… Любопытно, что по количеству словесных «заплаток» у нас лидирует… общий язык детей, немецкий. Лексически именно он оказывается слабым!
И морфологически немецкий (у того же Алека) – самый незрелый. неудивительно, что влияния немецкого языка в формообразовании мы практически не замечали. (Русский – если говорить об Алеке к его 6 годам – тоже не до конца сформировавшийся, но он ведь и сложнее других двух языков…)
Синтаксис, во всех языках хорошо развитый, в английском обнаруживает всё же некоторую податливость, плохо сопротивляется переносам (последние, если присмотреться, в основном из немецкого или из русского, поддержанного немецким).
В целом, с «простотой» или «сложностью» языков направление и степень влияний слабо связаны. Гораздо важнее, кажется, стоящие за языками обстоятельства. О них стоит поразмышлять особо.
III. He только
Начались наши проблемы – мы ломали голову: почему наши дети, или, точнее, наш ребёнок (проблемы ведь были связаны в основном с сыном) развивается так, а не иначе, в чём причина – в многоязычии, в какой-то иной – неязыковой – сфере?
По крайней мере, одно из предположений никогда всерьёз не обсуждалось: с нездоровьем языковые трудности сына связаны не были. А это ведь во многих случаях – одно из главных объяснений неуспеха многоязычного воспитания…
На пятом дне жизни наш сын попал – с диагнозом «желтуха новорождённых» – в неонатологию, под голубой свет, на 3 дня. (Причина этого нередкого у новорождённых заболевания в том, что после обрыва пуповины задачу обновления крови перенимает печень младенца, ещё незрелая, – потому и не всегда справляется с новой ролью.) Известно, что у детей, перенёсших желтуху новорождённых, иногда оказывается повреждён слух. Потому мы дважды возили сына к специалистам для особенно тщательной проверки, но никаких нарушений слуха не выявилось.
Мне казалось, ранний опыт пребывания в больнице оказался для нашего мальчика психологически довольно болезненным; но это всё – только мои догадки. Да и надолго ли эти его переживания отпечатались в памяти? или даже в подсознании?..
Дочь же единственный больничный опыт получила в 3 месяца. Заболевание никак не сказалось на её развитии – ни на физическом, ни на психическом или речевом: недельное пребывание в больничной палате (вместе с мамой и братом) травмой не стало.
В остальном ничего экстраординарного с детьми не случалось. Болели они (до сих пор), на наше счастье, редко. Раны и ушибы, конечно, случались – как у всех. (М. убеждён, что малыши «запрограммированы» искать увечий…) В получении ран особенно отличался сын. Я находила это нормальным (мальчик всё же), отец подозревал, что у ребёнка недосформированы необходимые рефлексы (падать надо на руки!). Мы получили направление к специалисту – никаких отклонений не было обнаружено.
Физически и психически дети развивались вполне нормально – с этой стороны развитию речи, в общем-то, ничто не мешало…
На решение головоломного вопроса «Почему?..» мы потратили счастливейшие (для большинства «обычных» родителей) «чуковские» годы – «от двух до пяти»… Впрочем, потратили всё же не зря: думается, наблюдения, которые мы сделали, помогли направить развитие наших детей в наиболее подходящее русло.
Детский сад и третий язык
Когда дети приблизились к двухлетнему юбилею, мы задумались о детском садике.
Хотелось, чтобы малыши, наконец, встретились с немецким языком (сейчас я не стала бы всерьёз заботиться об этом: уверена, что в моноязычной Германии ребёнок без немецкого языка не останется).
Казалось важным, чтобы они больше общались с ровесниками: на площадке контакты как-то не задавались. Наши дети – может быть, потому что с рождения были вдвоём, – довольно рано научились обращаться с другими «по правилам», делить по справедливости игрушки, решать конфликты и т. д., а вот их ровесники, чаще всего без братьев и сестёр, к общению в компании оказывались готовы далеко не всегда.