Наши за границей. Под южными небесами

Лейкин Николай Александрович

– Ну, сна-то у нас и так хоть отбавляй.

Все прошли буфет и направились через галерею к выходу.

Галерея, неярко освещенная, была запружена дамами. Французский говор так и трещал. Слышны были все больше контральто. Изредка только взвизгивали сопрано. Дамы эти были в самых вычурных костюмах. Пудра с лиц их так и сыпалась. Между ними шныряло

несколько мужчин, по большей части старичков с самыми масляными улыбками. Один был даже с ручным костыльком и шагал ногой, как поленом. Он очень фамильярно ухватил одну рослую брюнетку сначала за подбородок, а потом за руку выше локтя, а брюнетка еще фамильярнее ударила его веером по плечу.

– Вот можете посмотреть и биржу, о которой я вам говорил, – проговорил доктор супругам, кивая на толпу.

Глафира Семеновна поморщилась и сказала:

– Бесстыдницы.

Компания вышла в вестибюль.

XXII

Исполнилось уже двое суток, как супруги Ивановы жили в Биаррице. Хозяева гостиницы достигли своей цели, чтобы супруги Ивановы взяли пансион. После двух десятков напоминаний о пансионе, всеми членами хозяйской семьи, Ивановы согласились жить на их полном иждивении, платя за двоих двадцать восемь франков, причем Николай Иванович выговорил, чтобы комната освещалась непременно лампой, а Глафира Семеновна поставила за непременное условие, чтобы к завтраку и обеду не подавали ни кроликов, ни голубей, а вечером ставили бы им их собственный самовар, который они купили за двадцать пять франков в улице Мазагран у француза, торгующего русскими лукошками, берестовыми бураками, чаем, высохшей икрой в жестянках и осетровым балыком, которым можно было гвозди в стену вколачивать.

Теплые ванны супруги условились брать в заведении, находящемся в самом гулевом месте, около Большого Плажа. Вчера была взята уже первая ванна, причем Николай Иванович обратился перед ванной к консультации. Консультация заключалась в том, что, когда он в ванном кабинете разделся, к нему

вошел седенький маленький старичок в серебряных очках и с козлиной бородкой и заговорил по-французски. Говорил он минуты две, но Николай Иванович из его слов ничего не понял. Потом старичок снял с себя пиджак, засучил рукава синей бумажной сорочки и стал ощупывать все тело Николая Ивановича. Нажав на грудь, старичок что-то спросил у него. Тот не понял, о чем его спрашивают, но отвечал на удачу «вуй». Старичок покачал головой, погрозил ему пальцем и вторично налег ладонью, но уж на живот, и снова что-то спросил. Николай Иванович опять ничего не понял, но для разнообразия отвечал «нон». Старичок опять покачал головой, снова погрозил ему пальцем, поклонился, протянул руку и проговорил:

– Cinq francs, monsieur… [46]

Пять франков были уплочены. Затем была взята теплая ванна.

Выходя из ванны, Николай Иванович призадумался. «Спрашивается, что же этот старикашка головой-то качал и пальцем мне грозил, когда щупал меня? – рассуждал он. – Должно быть, у меня что-нибудь внутри не в порядке. Чего-нибудь не хватает или что-нибудь с своего места сдвинулось. Надо будет у доктора Потрашова спросить».

Встретившись после ванны с женой, он сказал ей:

46

Пять франков, месье.

– А я перед ванной консультировался с здешним… черт его знает, кто он. Должно быть, доктор, что ли… Такой седенький маленький, и борода, как у козла.

– Что же он тебе сказал? – спросила жена.

– А кто ж его знает, что он сказал! Ведь он француз. Говорил много и говорил по-французски, так разве я могу понять? Но, должно быть, что-нибудь нехорошее, потому что качал головой и грозил мне пальцем. А у меня ничего не болит.

Конец ознакомительного фрагмента.