Насилие истиной
Шрифт:
— Но мне-то театр зачем? Я артистка мюзик-холла!.. Я танцевать хочу, петь!..
Петр Арсентьевич добродушно посмеивался, наблюдая семейную размолвку молодых.
— Жаклин, милая! Ты не торопись, подумай! Сколько тебе сейчас? Двадцать четыре! Ну, предположим, еще лет десять пропляшешь и пропоешь в мюзик-холле, а потом?
— Ну и что! Примадонна из нашей оперетты вон до каких лет все девушек на выданье играет!
— Да разве она артистка?!
— А кто же?
— Так, фитюлька! А у тебя настоящий драматический талант! Но ты не волнуйся, мы и музыкальные спектакли
— Ну ты видишь, какой горизонт?! — бросился к ней Гаррик.
— Не очень! — обиженно пробурчала Жаклин.
— Имя! Тебе нужно делать имя! Ну что ты сейчас? — вмешался Петр Арсентьевич. — Солистка мюзик-холла! Велика важность Рахманина! Да ты знаешь, что если сократят дотации, а об этом уже прошел слух, то наш мюзик-холл дальше нашей же границы не пустят!
— Почему сократят?!
— Ну как почему?! — удивляясь ее непонятливости, воскликнул Петр Арсентьевич. — Новая директива! Пока секретная! Советским людям не нужен такой буржуазный вид развлечений, как мюзик-холл, понятно?
— Папа, ты серьезно? — удивился Гаррик.
— Абсолютно! А вы, дорогие мои, думаете, что папа просто так в драматический театр запросился? Не скрою, я всегда хотел работать только в театре, я — театральный режиссер, а мюзик-холл — так! Можно было бы поездить еще годик-другой, но — узнал о директиве и подсуетился!
— Ты должна, Жаклин, Петра Арсентьевича благодарить, а ты сидишь и ровно ничего не хочешь понимать! — не выдержала Людмила Савельевна.
Жаклин выпила чашку чая, разлитого из большого фарфорового чайника Людмилой Савельевной, и проговорила:
— Конечно, я согласна! Я просто сразу не поняла!
_____
ГЛАВА 3
Заграница исчезла из жизни Жаклин, словно ее и не было, остались лишь красивые воспоминания.
Петр Арсентьевич и Гаррик, в качестве помощника главного режиссера, с утра до вечера пропадали в театре. Изменения, произошедшие в правительственных кругах, позволили Петру Арсентьевичу встать во главе знаменитого театра, но еще были в силе давние недруги, которым в свое время удалось тогда уже известного режиссера Бахарева низвести до уровня мюзик-холла. Они и сейчас пытались помешать Петру Арсентьевичу занять подобающее ему место, но добились лишь того, что сверху спустили директиву: «Поставить на сцене драматического театра, возглавляемого Петром Бахаревым, спектакль по сказке А.С. Пушкина «Золотой петушок».
— Это заведомый провал! — ужаснулся Гаррик, прочитав полученную бумагу. — Они хотят унизить тебя!..
— Унизить Пушкиным? — взглянув вполоборота на сына, почти удивился Петр Арсентьевич. — Невозможно!
— Но начинать с какой-то сказки! — с красным от негодования лицом вскричал Гаррик. — Я мечтал о Шекспире! О Чехове! А они — «Золотой петушок»!
— Александра Сергеевича Пушкина! — закончил фразу сына Петр Арсентьевич. — «Они, — как тонко заметил один поэт серебряного века, Игорь Северянин, — грубы, дики, они — невежды!» Они по собственному скудоумию
Бахарев-старший в нескольких словах обрисовал сыну, какое сокровище спустили им сверху.
Глаза Гаррика загорелись.
— Теперь видишь! Мы заставим Москву забыть о «Вишневых садах» и «Гамлетах». Она будет с ума сходить по «Петушку»!
Петр Арсентьевич немедля приступил к репетициям.
Скептически воспринявшая новую постановку Жаклин уже после первой репетиции пришла в восторг. Работали до творческого угара. Выходили из театра и разражались хохотом, узнавая, что уже наступило утро.
Потирая руки и многозначительно перемигиваясь, недруги прибыли на премьеру, которая, по их мнению, должна была окончиться полным провалом, а попали на триумфальное возвращение Петра Бахарева в большое искусство. Восторгу зрителей не было предела. После премьеры билеты в три дня были раскуплены на месяц вперед.
Вот на одном из этих спектаклей Сам и обратил внимание на Шамаханскую царицу.
— Ну, Петр Арсентьевич! — сказал он заглянувшему к нему в ложу режиссеру. — Угодил! Порадовал! И как это ты ловко все обыграл! Вроде бы сказка, пустячок, а у тебя просто глаз не оторвешь! Да и Шамаханская царица! — сладко воздел он заплывшие жирком глазки. — Как она бедрами-то!.. Чернобровая, черноглазая, волосы пышные какие!.. Молодец! Такую артистку открыл! Ты меня с ней познакомь! Представь мне, так сказать, в ее лице молодое поколение театра.
Петр Арсентьевич тут же исполнил желание Самого. Он приказал задержать антракт и поспешил в гримерную к Жаклин.
— Пойдем со мной! — быстро проговорил он. — Сам хочет с тобой познакомиться!
Жаклин бросила взгляд в зеркало и пошла за Петром Арсентьевичем.
Приподняв штору, скрывающую дверь ложи, он пропустил ее вперед. В синих шароварах, усыпанных звездами, в расшитом золотом лифе, полупрозрачной накидке, ниспадающей с диадемы в форме полумесяца, она предстала перед Самим. Сам не поскупился на комплименты, зорко рассматривая девушку.
— Вот наша молодая артистка, Жаклин Рахманина! — представил ее Петр Арсентьевич.
— Хороша! Ни дать, ни взять — царица!..
Жаклин ушла, срочно дали задержанные на пятнадцать минут три звонка, и Шамаханская царица появилась во дворце царя Додона…
Сам по обыкновению не уехал сразу после спектакля, а вызвал Бахарева.
— Послушай, Петр Арсентьевич! Я сейчас ужинать еду, так ты это… поехали со мной… и Шамаханскую царицу захвати!..
Петр Арсентьевич тотчас понял, что это означает, и попытался прояснить обстановку.
— Большое спасибо за приглашение!.. — любезно произнес он, сделал паузу и добавил: — А ведь наша Шамаханская царица — моя невестка!
— Да ну! — воскликнул Сам. — Это, что ж, супруга сына, значит?
— Совершенно верно! Уже почти три года!..
— Ну и отлично! — ничуть не смутившись, сказал Сам. — Так даже лучше для тебя.
Петр Арсентьевич вышел и поспешил сообщить Жаклин распоряжение Самого.
— А как же я? — встрепенулся Гаррик. — И почему это кто-то приглашает мою жену?