Насилие истиной
Шрифт:
— Ну порадовал! — пыхтя, произнес Сам. — Понравился твой Петя-Петушок! И как это он там у тебя в последнем акте кукарекает! — расхохотался он, и тут же, выждав требуемую паузу, вступил хор приспешников.
Кто как умел: кто баском, кто тенорком, кто с подвизгиванием, кто глазки закатив, кто, наоборот, выпучив. Петр Арсентьевич выбрал для себя благородно-сдержанный смешок. С достоинством! Все-таки главный режиссер театра! А Сам заливался все пуще и пуще! Хор не отставал, с виртуозным мастерством выделяя соло хозяина и ни на одну восьмую не осмеливаясь перекрыть
— А ну-тка, Петюня! Порадуй почтенную публику! Изобрази, как это у тебя там… — широко разевая рот, высказался Сам.
Петр Арсентьевич несколько секунд продолжал с достоинством подхихикивать, не вникнув в суть произнесенных слов. Молодой человек в строгом костюме сделал ему знак рукой. Петр Арсентьевич непонимающе уставился на него. Тот раздраженно покачал головой и кивнул в сторону Самого!
— Ну давай, Петюня, изобрази петушка!..
— Я?! — Петр Арсентьевич от удивления развел руками, прямо как петух крыльями, что вызвало новый взрыв смеха.
Хмель, словно ведьма на метле, в одно мгновение вылетел из его головы. И он другими глазами взглянул на присутствующих.
Посредине, словно фотографироваться собрался, в широком кресле развалился красномордый Сам. Его белая рубашка, разошлась на огромном животе, потеряв пуговицы. Почтенным полукругом — кто на стульях, а кто прямо на полу — расположились остальные. Они, как теперь догадался Петр Арсентьевич, уже были приняты Самим в особый круг. И для каждого Сам лично выбирал «вступительное» задание. Справишься, понравишься — наш человек! Нет — живи и пеняй на себя!
«Неужели?! — растерянный взгляд Петра Арсентьевича скользил по лицам столпов общества. — И они так же, как и я?.. Не может быть! Тут что-то не то!» — и он решил схитрить, перевести все в шутку.
— Да у меня не получится! — как можно увереннее произнес он. — В спектакле молодой актер Петушка играет. Голос звонкий, темпераментный! Он вообще поразительно умеет всяких животных изображать! Вы бы видели, как он корову показывает!.. — нарочито увлекся Петр Арсентьевич, желая отвлечь и Самого. — «Пусть только захочет! А уж его прислужники в один миг этого актера разыщут и доставят! Вот пусть он и кукарекает!..»
Но брови на кумачовом лице нахмурились, а окружение Самого заволновалось, словно волны Черного моря в преддверии шторма.
— Не хочу корову! — рявкнул Сам. — Хочу Петушка, и немедленно!.. Давай!
Молодой человек в строгом костюме, все еще делавший руками непонятные Бахареву знаки, вдруг таким долгим взглядом посмотрел на него, что тот понял все в одно мгновение, словно ему объяснили: «Не исполнишь маленькую прихоть Самого — сам в ничто превратишься! Забудь о столичном театре! Забудь о карьере! В лучшем случае — второй режиссер во второстепенном городке какой-нибудь отдаленной области. А исполнишь!.. Что тут говорить!» Петр Арсентьевич окинул взглядом близкий круг Самого.
Его не принуждали, ему предлагали сделать выбор. Откажется, встанет в позу — все тут же позабудут о нем, отвернутся, словно и не было его вовсе. Сам новую шутку выдумает, или
«Может, и я буду так же сидеть рядом с Самим и опираться на ручку его кресла, как сейчас завотделом опирается. Ведь ему, наверное, тоже это право не просто так досталось!»
Эта мысль вихрем пронеслась в отрезвевшей голове Петра Арсентьевича.
— Да я что ж? — тушуясь, сказал он и бисерно рассмеялся. — Я-то — пожалуйста! Я просто хотел как лучше!.. — Он отчаянно замахал руками и издал к собственному удивлению звонкое, даже с залихватскими переливами: «Ку-ка-ре-ку!!!» Увидел довольную улыбку Самого и вошел в раж. Руками еще ловчее захлопал и пошел вкруг кресла с достоинством, словно по птичьему двору. Ножку выкидывает, шпорами цокает и заливается.
Сам даже с кресла сполз. Остальные — кто за живот схватился, кто слезы, кто лысину вспотевшую белыми платками вытирают.
Сам рукой поманил Петра Арсентьевича.
— Молодец! Куда твоему зеленому артисту!.. Тебе самому Петушка надо играть!..
«Господи! — взмолился Бахарев. — Только не это!.. Ну что же я буду за режиссер, который петухом на сцене кричит?!»
— А эта… — чмокнул губами Сам. — Шамаханская царица у тебя — хороша!.. Ох, хороша!.. Глазастая, фигуристая, ловкая!.. Я как-нибудь после спектакля ее на ужин приглашу!.. — засверкали его глаза.
Петр Арсентьевич что-то невнятно попытался объяснить, но Сам его жалких слов не расслышал.
Сникший Бахарев безо всякого интереса взглянул на народного артиста, вытанцовывавшего барыню с цветным платком на голове. Артист этот в основном играл роли руководящих работников, и оттого глупо повязанный на голову бабий платок делал его невероятно смешным. Он ловко дробил ногами, вертелся, подмигивал и визгливо вскрикивал «И-и-эх!»
Петр Арсентьевич напился до последней возможности и тоже развеселился. На следующее утро его доставили домой на машине с такими номерами… ох!..»
— Ну откуда, — словно проследив за мыслями подруги, допытывалась Марго, — откуда ты знаешь, о чем он тогда думал? Все это твои домыслы!
— Домыслы? — жестко усмехнулась Жаклин. — Да он мне все сам рассказал!
— Так я тебе и поверила!
— А и не надо!.. — вспыхнула Жаклин. — Память у тебя короткая! Вот напечатают продолжение…
— На память не жалуюсь! Все помню! — с непонятным ожесточением, словно угрожая кому-то, произнесла Марго.
— А как же ты могла забыть, что Шамаханскую царицу играла я?!.. Пусть!.. Пусть рвет последние волосы! Пусть револьвер требует! И застрелится! И сам, и сынок его подлый!.. — Она в сердцах швырнула трубку. Тяжело поднялась со стула, подошла к буфету, достала большую бутылку «Мартини», налила полстакана и до краев добавила водки.