Наслаждение («Il piacere», 1889)
Шрифт:
И этот месяц кончился, утрачен, упал в бездну. Прощай.
Я подавлена бесконечной печалью. Какую часть меня уносит эта часть времени! В пятнадцать дней я пережила больше, чем в пятнадцать лет; и мне кажется, что в остроте мучения ни одна из моих долгих недель скорби не может сравниться с этой короткой неделей страсти. Сердце болит у меня; голова идет кругом; в глубине меня — что-то темное и жгучее, нечто, появившееся неожиданно, как зараза, и против всякой воли, вопреки всякому средству, начинающее заражать мою кровь и мою душу — Желание.
Я стыжусь его, содрогаюсь от отвращения, как перед позором, святотатством, осквернением; у меня отчаянный,
И вот я бодрствую по ночам; и пишу эту страницу в исступлении любовников, пишущих свои любовные письма, и не слышу дыхания моей спящей дочери. Она мирно спит; она не знает, как далеко душа ее матери…
1 октября— Мои глаза видят в нем то, чего раньше не видели. Когда он говорит, я смотрю на его рот; и линии и цвет губ занимает меня больше, чем звук и смысл слов.
2 октября. — Сегодня суббота; восьмой день с незабвенного дня — 25 сентября 1886 года.
*** По странной случайности, хотя теперь я не избегаю оставаться с ним наедине, хотя я даже хочу, чтобы наступило ужасное и героическое мгновение; по странной случайности мгновение не наступило.
Франческа все время была со мною сегодня. Утром мы проехались верхом по дороге в Ровильяно. И почти всю вторую половину дня провели за роялем. Она хотела, чтобы я переиграла некоторые танцы XVI века, потом сонату и знаменитую токкату Муцио Клементи, и еще два или три каприччо Доменико Скарлатти; и просила меня пропеть некоторые отрывки из „Женской любви“ Роберта Шумана. Какие контрасты!
Франческа больше не весела, как бывало, хотя бы как в первые дни моего пребывания здесь. Части задумчива; когда же засмеется, когда шутит, ее веселость кажется мне деланной. Я спрашивала ее: — У тебя какая-нибудь мучительная мысль? — Она мне ответила с видом удивления: — Почему? — Я прибавила: — Вижу, ты несколько печальна. — Она же на это: — Печальна? Да нет же; ты ошибаешься. — И засмеялась, но невольно горьким смехом.
Это огорчает меня и внушает мне смутное беспокойство.
Значит завтра после полудня поедем в Викомиле. Он спрашивал меня: — У вас хватит сил поехать верхом? Верхом можно будет пересечь всю рощу…
А потом еще сказал: — Перечтите из стихов Шелли, посвященных Джейн, „Воспоминание“.
* Значит, поедем верхом; верхом же отправится и Франческа. Остальные же, и в том числе Дельфина, поедут в карете.
В каком я странном состоянии духа сегодня вечером! В глубине сердца у меня какая-то глухая и острая злоба, и я не знаю, почему; как-то не переношу ни себя, ни жизни, ничего. Возбуждение нервов так глубоко, что время от времени мною овладевает безумный порыв кричать, вонзать себе ногти в тело, ломать пальцы о стену, вызвать какую-нибудь материальную боль, чтобы отвлечься от этого невыносимого внутреннего недуга, от этой невыносимой тревоги. Точно у меня какой-то огненный узел в верхней части груди, горло же сжало рыданием, которое не хочет вырваться, и то холодная, то горячая голова пуста; и время от времени чувствую, как внезапное волнение пробегает по мне, беспричинный ужас, который я не могу ни отклонить, ни подавить. А иногда через мой мозг проносятся невольные образы и мысли, возникающие Бог весть из каких глубин существа; мерзкие образы и мысли. И слабею и замираю, точно я погрязла в вязкую любовь; и все же это не наслаждение,
3 октября. — Как слаба и жалка наша душа, беззащитная против пробуждения и приливов того менее всего благородного и чистого, что дремлет в темноте нашей бессознательной жизни, в той неизведанной бездне, где от слепых ощущений рождаются слепые сны!
Мечта может отравить душу; одна невольная мысль может развратить волю.
*** Едем в Викомиле. Дельфина в восторге. Праздничный день. Сегодня праздник Богородицы. Мужайся, душа моя!
4 октября— Ни тени мужества.
Вчерашний день был для меня так полон всяких маленьких происшествий и глубоких волнений, так радостен и так печален, так странно возбужден, что, вспоминая его, я вся растеряна. И уже все, все остальные воспоминания бледнеют и теряются перед одним единственным.
Побывав на башне и налюбовавшись ковчегом, около пяти с половиною мы собрались уезжать из Викомиле.
Франческа устала; и вместо езды верхом, она предпочла возвращаться в карете. Некоторое время мы сопровождали ее то сзади, то по бокам. Из кареты Дельфина и Муриэлла махали нам длинными цветущими тростинками и смеялись, грозя синеватыми султанами.
Был тихий, тихий вечер без ветра. Солнце готово было скрыться за холм Ровильяно в совершенно розовом небе, как небо дальнего Востока. Всюду ниспадали розы, розы и розы, медленно, обильно, мягко, подобно снегу на заре. Когда солнце скрылось, роз стало больше, они раскинулись почти до противоположной стороны горизонта, теряясь, растворяясь в поразительно ясной лазури, в серебристой, невыразимой лазури, похожей на ту, которая выгибается над вершинами покрытых льдами гор.
Время от времени он мне говорил: — Взгляните на башню Викомиле. Взгляните на купол Сан-Консальво…
Когда показалась роща, она спросил: — Пересечем?
Большая дорога шла вдоль леса, описывая дугу и приближаясь к морю почти до самого берега в конце дуги. Уже потемневшая роща была сумрачно зеленого цвета, точно тень собралась на коронах деревьев, оставляя воздух выше еще прозрачным; но внутри пруды сверкали резким и глубоким светом, как куски неба, более чистого, чем то, что распростерлось над нашими головами.
Не дожидаясь моего ответа, он сказал Франческе:
— Мы поедем через рощу. Встретимся на дороге у Семинарского моста, с другой стороны.
И задержал лошадь.
Зачем я согласилась? Зачем въехала в рощу вместе с ним? У меня как бы померкло в глазах; казалось, я была под властью смутной чары; мне казалось, что этот пейзаж, этот свет, этот поступок, все это стечение обстоятельств были для меня не новы, но существовали уже давно, так сказать, в моем предыдущем существовании, и теперь лишь возродились… Впечатление невыразимо. Мне, стало быть, казалось, что этот час, эти мгновения, уже пережитые мною, раскрывались не вне меня, независимо от меня, но принадлежали мне, были в такой естественной и неразрывной связи со мною, что я не могла бы уклониться от переживания их в данном виде, но неизбежно должна была пережить их. У меня было в высшей степени ясное чувство этой неизбежности. У меня было полное оцепенение воли, подобное бывает, когда жизненное событие возвращается во сне с чем-то, что больше истины и отлично от истины. Мне не удается выразить хотя бы ничтожную часть этого чрезвычайного явления.