Наследие Дерини
Шрифт:
Логические выводы Джорема вполне совпадали с этой информацией. Чем дальше, тем менее вероятной казалась перспектива военного столкновения, однако именно епископ Ниеллан указал на то, что Миклос едва ли мог сильнее оскорбить гвиннедцев, чем когда устроил крестины наследника Фестилов на их земле. И то, что он заранее сообщил королю Гвиннеда о своих намерениях, лишь укрепляло их в подозрении, что подлинной целью всей этой затеи было заманить короля на позиции, заранее подготовленные Миклосом, где, скорее всего, он будет лишен поддержки Дерини против любых обманных действий, которые могли бы предпринять его враги.
Чтобы помешать
Впрочем, одна лишь принадлежность к этой расе не гарантировала теплый прием. Хотя Судри и была Дерини по крови и приходилась дальней родней как Миклосу, так и Мареку, она никогда в открытую не проявляла своих магических способностей, то ли потому что они были весьма невелики, то ли потому что сознательно отказывалась от их использования из уважения к обычным людям, к которым принадлежал и ее муж. Однако теперь, после его гибели, она наверняка окончательно отреклась от всех родственных связей с торентцами, и Джорем надеялся, что она согласится закрыть глаза на то, что некоторые из людей, явившихся, дабы отомстить за смерть ее супруга, могли, подобно ей самой, оказаться Дерини.
На самом деле, как оказалось, этот вопрос вообще не поднимался, поскольку Ансель с Джессом представили свой отряд одному из капитанов Судри, и тот был настолько рад принять четыре десятка хорошо вооруженных воинов, что не стал задавать им лишних вопросов. Из разговоров у походных костров в тот вечер выяснилось, что после похорон графа Хрорика леди Судри заставила военных помощников ее мужа принести клятву верности себе лично, несмотря даже на то, что отныне графом Истмаркским должен был стать Корбан, супруг ее дочери.
Однако она полагалась не только на солдат, уцелевших после неудачного похода в Кулликерн, где сейчас закрепился Миклос. Племянник Хрорика, двадцатилетний герцог Грэхем Клейборнский, устремился к ней на помощь, едва лишь услышал печальные вести, и привел с собой две сотни воинов, которые встали лагерем вокруг замка Лохаллин. Сигер, брат Хрорика, привел еще сотню человек из Марли, и с каждым днем ряды их ширились, по мере того как известия о грядущей войне достигали самых дальних границ Истмарка. Поговаривали, что король ведет с собой еще двести или триста человек и будет здесь через считанные дни, — это известие доставили гонцы, высланные из королевского отряда, и магия здесь была ни при чем.
Тем временем в Ремуте королева Микаэла практически не имела понятия о том, что творится за стенами королевских покоев. Райсиль старательно докладывала ей о действиях, предпринимаемых Джоремом, однако она имела лишь самое слабое представление о военной тактике и стратегии,
В повседневной жизни королевы мало что изменилось, если не считать волнений, вызванных в замке смертью Удаута. Как и положено, она надела траур и посетила похороны в базилике святой Хиллари в стенах замка, однако в сердце ее не нашлось места молитвам за упокой души мертвеца. Пусть Господь простит человека, который участвовал в заговоре и убийстве короля Джавана, но она простить его не могла. Правда, ей было жаль горюющую Лирин, ибо она хорошо помнила, как сама не столь давно оплакивала смерть отца, и потому она с готовностью отпустила от себя единственную дочь Удаута, дабы та могла предаться скорби в уединении.
В остальном, придворная рутина мало изменилась, дни проходили без особых происшествий, и каждый из них был похож на предыдущий. Теперь, после отъезда короля, Микаэлу особенно угнетала пустота и бесцельность той жизни, на которую обрекли ее королевские сановники. Лишь под вечер случались радостные минуты, когда няня приводила к ней перед сном маленького принца Оуэна.
Но эти посещения всегда были очень краткими и никогда не происходили наедине. Няне был отдан строгий приказ всегда держаться поблизости, и обычно здесь же присутствовало еще несколько придворных дам. Королеве даже не дозволялось посещать детскую, и она опасалась высказывать свое недовольство вслух из страха, что ей могут отказать даже в этой небольшой привилегии.
Так, лишенная даже радостей материнства, Микаэла вынуждена была предаваться положенным ей по рангу занятиям вместе с прочими придворными дамами: слушать кого-либо из чтиц, петь, заниматься вышиванием, которое она все больше ненавидела с каждым днем, и делать вид, будто получает наслаждение от глупых сплетен и бесцельной болтовни, которые выдавались за ученые беседы в этом удушающем окружении. Порой, когда погода чуть налаживалась, ей дозволяли на часок выйти в сад, поскольку считалось, что прогулки полезны для будущей матери, но придворные дамы всегда следовали за ней даже здесь.
На мессу она тоже могла появляться лишь в сопровождении, но там женщины хотя бы были вынуждены молчать. Во время богослужения, отрешившись от монотонного бормотания на латыни, Микаэла окружала себя воображаемым островком безмолвия, стараясь выбросить из головы мысль о том, что большинство священников здесь принадлежали к ненавистному ордену Custodes Fidei. Микаэла сильно сомневалась, что для спасения ее души полезно вот так отрешаться от мессы, вместо этого изобретая казни одну хуже другой для королевских советников, но по крайней мере, это давало ей отдохновение от бесконечной глупой болтовни, и лишь здесь она могла от души помолиться за Райсема, за то, чтобы он остался жив и здоров и привел в исполнение все их планы. Порой ей казалось, она начинает понимать, какая сила подтолкнула Джавана в свое время искать убежища в монастыре, когда он замыслил добиться освобождения для Халдейнов.