Наследие джиннов

Гамильтон Элвин

— При чём тут это? Возьми меня с собой, вот и всё, о чём я прошу.

Его глаза вновь захватили меня в плен.

— Ты даже не знаешь, куда я собрался.

— Мне всё равно. — Я придвинулась ближе, не в силах сдерживать себя. — Куда угодно, лишь бы подальше отсюда! Где хотя бы есть поезда и приличные дороги. Тогда мы будем в расчёте, и я сама доберусь до Измана. Здесь мне делать нечего, так же как и тебе.

— А чем займёшься там?

Я дёрнулась как ужаленная.

— Что-нибудь да найду — уж точно больше, чем в этой дыре! — Жинь неуверенно хохотнул, и я поспешила

использовать преимущество: — Ну пожалуйста! Разве тебе никогда не хотелось чего-нибудь так сильно, что уже нельзя терпеть? Мне надо, надо убраться отсюда, и как можно скорее! Я тут задыхаюсь!

Он глубоко вздохнул в явной нерешительности. Я выжидающе молчала, боясь всё испортить неосторожным словом. И тут зазвонили колокола.

Момент был упущен.

— Не рановато ли для вечерней молитвы? — нахмурился он.

Сердце в груди замерло, я затаила дыхание, прислушиваясь.

— Нет, это не призыв к молитве.

— Облава?

— Нет. Для армии у нас звонить не станут.

— Может…

— Тише! — перебила я, подняв руку.

Этот отчаянный перезвон мне не доводилось слышать уже несколько лет. Ещё мгновение — и его подхватил весь посёлок. Звякали дверные колокольчики, из окон доносился стук железных кастрюль. По спине побежали мурашки.

— Охота! — Я перескочила через прилавок и рванулась к двери.

Глава 5

На улице я едва не столкнулась с Тамидом.

— Амани, я тебя искал… — Он запыхался, тяжело опираясь на костыль. — Не выходи, не надо!

— Там… — начала я.

— Буракки, — кивнул он.

Сердце радостно подпрыгнуло. Сотворённый задолго до смертных, как и все древние, этот конь из песка и ветра мог скакать без остановки до самого края света и ценился на вес золота, если его удавалось изловить. Сидеть в лавке? Ни за что!

Я прищурилась, вглядываясь в конец улицы, откуда приближалось облако пыли. Мужчины обступали его, тыкая железными прутьями. Значит, одна из старых ловушек всё-таки сработала.

— Должно быть, его привлёк вчерашний пожар в Шалмане, — рассудительно заметил Тамид. — Древние падки на огонь.

На всякий случай я выдернула из столбика крыльца старый кривой гвоздь. Обитатели пустыни издревле добывали в горах металл и посылали своих дочерей в железных перчатках ловить и приручать буракки — обращать их из песка и ветра в живую плоть. Волшебных коней вели в города на продажу, тем и жили.

Затем султану пришло в голову построить фабрику. Пески затянуло железной пылью, даже вода стала отдавать ржавчиной. Буракки попадались всё реже, кочевые палатки превратились в дома, а торговцы конями — в фабричных работяг.

Только железо могло сдержать буракки — или убить, так же как упырей. Оно делало его смертным. А наделить плотью так надолго, чтобы оседлать, могли только мы, женщины.

Тамид вычитал в какой-то священной книге, что у древних своих женщин нет. Зачем рождать потомство, если ты живёшь вечно? Однако так же как знание есть сила, тяга к неизведанному составляет главную слабость бессмертных существ. Всем известны истории о джиннах, одержимых любовью к прекрасным принцессам и исполнявших

любые их желания, равно как о добродетельных жёнах, которые заманивали гулей на клинки своих мужчин, и о храбрых купеческих дочерях, покорявших буракки и скакавших на них верхом в дальние неведомые страны.

Древних, при всём их могуществе, всё же тянет к нам, несмотря на риск потерять своё бессмертие и стать существами из плоти и крови.

Улица оживала на глазах. Люди с горящими глазами толпились у дверей своих домов. Появление буракки сулило пытавшимся его поймать либо большие деньги, либо большую кровь, а может, и то и другое.

Кто-то вскрикнул: в пыльном облаке появился силуэт волшебного коня. Кое-кто в страхе захлопнул дверь, но большинство жителей посёлка продолжали жадно всматриваться. Я тоже встала на цыпочки на крыльце, вытягивая шею.

Буракки не собирался сдаваться так просто. Он то и дело менял очертания, превращаясь то в коня, то в песчаный вихрь и меняя цвет с ярко-золотого на кроваво-алый — огонь и солнце, перемешанные в открытой всем ветрам пустыне. У меня в висках застучала кровь, доставшаяся от бессчётных поколений обитателей песков.

Фабрика перевернула нашу жизнь, мы перестали быть кочевым племенем, охотниками на буракки, но по-прежнему ставили на тропах ловушки из железа, и каждый из нас знал, что делать, если ловушка срабатывала.

Невдалеке звякнула тяжёлая цепь — молодая вдова, по имени Заира, прикрепляла один конец к своему подоконнику, а святой отец уже надел другой на крюк в стене молельного дома напротив. Из окон пригоршнями сыпали железные опилки, которые держали в домах на случай нападения упырей из пустыни. Железо, перемешанное с песком, и цепи превращали улицу и весь посёлок в одну огромную ловушку для древнего.

Буракки поднялся на дыбы, испуская пронзительное ржание. Мужчины обступали его, ударами железных прутьев мешая целиком обратиться в песок и ветер. Взметнувшись, тяжёлые копыта опустились в гущу тел. Послышался хруст пробитого черепа, на песок брызнуло алым. Кровь на золоте.

Дядюшка Азид ткнул острым концом своего прута — и буракки отпрянул, на мгновение показав из песчаного вихря окровавленную грудь. Это дало загонщикам передышку, чтобы убраться и оттащить раненых на ту сторону цепи, к остальной толпе.

Их работа закончилась. Мужчины гнали буракки в посёлок все вместе, потом наступал черёд женщин, и каждая действовала уже сама по себе.

Остановила буракки, удержала достаточное время, чтобы оставить во плоти, — и он твой, вернее, принадлежит твоему мужу или отцу. В моём случае — дяде, равно как и деньги, которые тот выручит за коня.

Как бы не так! Никому я его не отдам! Мне надо любой ценой убраться отсюда, и этот способ не хуже любого другого. Если бы только поймать!

Женщины уже теснились у самой цепи. Заира жадно облизывала растрескавшиеся губы. Даже лентяйка Шира выскочила из дома и с молитвенным жаром вглядывалась в силуэт желанной добычи, вцепившись пальцами в железные звенья.

Я подбежала и протолкалась в первый ряд. Сердце отчаянно колотилось в груди, и стук его отдавался во всём теле. Теперь или никогда!