Наследие. Трилогия
Шрифт:
Сновидческий пейзаж стал меняться. Когда мы отстранились, Нсана вздохнул, и тканые черты его лица сложились по-новому. Они на что-то намекали, но ничего не значили.
– Ты больше не дитя, Сиэй, – сказал он. – Пора взрослеть.
Мы стояли на улице Первого Города. Все, чего достигнут или могли бы достичь смертные, уже существует в царстве богов, где время не данность, а скорее принадлежность, а сути Троих смешиваются то так, то этак в зависимости от их капризов и настроений. Теперь, когда Итемпас был низложен и изгнан, от его порядка остались только смутные воспоминания. Город, вполне узнаваемый
Так что мы с ним пошли мощеными улицами, которые превращались в гладкие тротуары и сменялись движущимися металлическими дорожками, а потом, словно утомившись, вновь делались мостовой. За нами на тропинках вырастали грибы и тотчас обращались в прах. Каждый квартал – а некоторые из них были круглыми – являл глазу то приземистые здания из крашеного дерева, то высеченные из мрамора величавые купола, а временами и домики под тростниковыми крышами. Из любопытства я заглянул в одно из этих зданий сквозь окошко. Внутри было темновато, лишь громоздились какие-то тени, слишком расплывчатые и неясные, чтобы посчитать их за мебель, а стены украшали какие-то пустые картины. Что-то придвинулось к окошку изнутри, и я поспешно отскочил. Я ведь больше не был богом. Осторожность не помешает.
Мы то и дело оказывались в тени гигантских башен из стали и стекла, что плыли, подобно облакам, в нескольких метрах над землей. Одна из них два квартала следовала за нами, точно потерявшийся щенок, но потом, глухо простонав, свернула и поплыла по другой улице. Других пешеходов не было видно, хотя мы ощущали присутствие наших братьев: одни наблюдали за нами, другим не было дела. Город притягивал их, потому что был прекрасен, но как они его выдерживали, понятия не имею. Что это вообще за город, если в нем нет жителей? Это как жизнь без дыхания. Или дружба без любви. Какой в них смысл?
Потом вдалеке забрезжило нечто, привлекшее наше внимание. Глубоко в сердце города, выше и медленнее плывущих над землей небоскребов – гладкая, сверкающая белая башня без окон и дверей. И даже при всей архитектурной мешанине этого места некоторым образом угадывалось, что эта башня не отсюда.
Я остановился и стал, хмурясь, разглядывать это чудо. Тем временем рядом вырос гриб повыше Нсаны, раскинув шляпку над нашими головами.
– Это еще что такое? – спросил я.
Нсана напряг волю, притягивая башню поближе, и город стал собираться в складки, пока мы не оказались у ее подножия. Убедившись, что дверей действительно нет, я вдруг скривил губы: башня, оказывается, была сложена из день-камня. Такой вот кусочек Неба посреди божественных снов – мерзость.
– Это ты ее сюда притащил, – сказал Нсана.
– И не думал, во имя всех преисподних!
– А кто, если не ты, Сиэй? Я соприкасаюсь со смертным царством только посредством снов, и оно меня не затрагивает. Оно никогда не оставляло на мне следа.
Я пристально посмотрел на него:
– Оставило след? Вот, значит, как ты обо мне думаешь?
– Именно так, Сиэй. Ты им помечен.
Я уставился на него, соображая, обидеться мне,
– Точно так же, как я отмечен нашей разлукой, – продолжил он. – А все мы – Войной. А ты думал, что ужасы, которые тебе довелось пережить, просто рассеются, едва ты обретешь волю? Ничего подобного: они стали частью тебя. – И, пока я подыскивал слова для испепеляющего ответа, Нсана вновь нахмурился, разглядывая башню, и добавил: – Это ведь не просто скверные воспоминания.
– Что?
Нсана вытянул руку и коснулся белой поверхности башни. День-камень засиял, точно в Небе по ночам, сделался полупрозрачным… и я вдруг разглядел внутри громадную извивающуюся тень. Она заполняла всю башню, бурая и невнятная, как отходы в кишке. Или как раковая опухоль.
– А тут все непросто, – заметил Нсана.
– Где, в моих снах?
– В твоей душе. – Он задумчиво глядел на меня. – Должно быть, это старая тайна, раз уж она так разрослась и стала такой могущественной и важной.
Я затряс головой, но уже не смог отделаться от сомнений.
– У меня не тайны, а секреты, маленькие и глупые, – возразил я, давя червячка неуверенности. – Ну, хранил я косточки убиенных мной Арамери в глухом закоулке прямо под спальней главы семьи. А еще писал в чашу для пунша, когда они свадьбы играли. И менял направления на картах, чтобы они путались. Потом я как-то украл волосок Нахадота, просто чтобы проверить, получится ли, и этот волосок чуть меня живьем не сожрал.
Его взгляд стал жестким.
– У тебя есть и детские секреты, и взрослые, Сиэй, потому что ты никогда не был тем простачком, каким притворяешься и хочешь быть. А уж этот… – Он хлопнул ладонью по поверхности башни, пустив эхо гулять по пустым улицам, – этот ты умудрился сохранить даже от себя самого.
Я рассмеялся, но получилось как-то натянуто.
– Я не могу таить секрет от себя самого. Это бессмысленно.
– А тебя когда-то волновал смысл? Ты, по-моему, уже забыл, что это такое.
– Но я…
забыть
Я запнулся и замолчал. Мне вдруг сделалось холодно. Я начал дрожать, хотя Нсана, единственной одеждой которого были волосы, чувствовал себя прекрасно. Но его глаза внезапно сузились, и я вдруг понял, что он расслышал в моих мыслях тот странный негромкий отзвук.
– Это был голос Энефы, – сказал он.
– Но я не…
Тут я покривил душой. Ведь это мама время от времени нашептывала во мне, бережно отводя мои мысли в сторонку, когда они подбирались слишком близко к запретному. Это ее голос подсказывал мне «забыть».
– Ты, похоже, кое-что забыл, – тихо проговорил Нсана. – Хотя, возможно, и не по своей воле.
Я нахмурился, разом испытывая растерянность, тревогу и страх. А высоко над нами, внутри башни, та темная хреновина заворочалась, издав низкий рокочущий стон. Послышался едва различимый звук сдвигаемых камней, и когда я вновь поднял голову, то увидел на поверхности день-камня целую паутину тончайших трещин.
Итак, я что-то забыл. Вернее, Энефа заставила меня что-то забыть. Однако теперь ее больше не было, и то, что она со мной некогда сделала, постепенно сходило на нет.