Наследие. Трилогия
Шрифт:
Он спросил, и сердце заныло от боли. Зачем он задал мне этот вопрос? В этот миг я его почти ненавидела. Это по его вине моим желаниям не суждено исполниться! Это он виноват! Он! И мои родители! И Декарта! И даже Энефа — она тоже виновата передо мной!
— Не хочу быть такой, какой меня сделали другие! Хочу быть собой!
— Глупости. И ребячество.
Я резко вскинула голову — да как он… да как он смеет?! Передо мной по-прежнему стояла непроницаемая тьма.
— Что?!
— Ты есть то, что вложили в тебя твои создатели. Ты — производная своего опыта. И в этом ты не отличаешься от других
Если бы эти слова он произнес своим обычным холодным тоном, я бы разозлилась окончательно, встала и ушла. Но в голосе звучала усталость, и я тут же припомнила, какую цену ему пришлось заплатить за исполнение моих эгоистических желаний.
И снова рядом со мной повеял легкий ветерок — мягкий, как нежное касание. А когда Нахадот заговорил, голос слышался совсем близко:
— А вот будущее зависит только от тебя — даже сейчас. Скажи мне: чего ты хочешь?
Хм. А ведь я никогда раньше не задавалась этим вопросом. Я думала о мести, только о ней. Чего я хочу? Да того, чего хотят все девушки моего возраста! Хочу иметь друзей! Семью! Причем счастливую…
А еще…
Я вздрогнула, хотя в комнате было не холодно. Странная какая мысль меня вдруг посетила… Это подозрительно! А вдруг это влияние Энефы?
Прими это как данность, и хватит об этом.
— Я…
Голос прервался. Мне пришлось сглотнуть. Так, еще одна попытка.
— Я хочу… чтобы мир… изменился.
Ха, еще бы ему не измениться — в особенности после того, как Нахадот с Итемпасом закончат выяснять отношения. Мир превратится в кучу битого камня и мусора, а человечество будет красным мясом просвечивать из-под обломков.
— Я хочу, чтобы мир изменился к лучшему.
— Что?!
— Не знаю!
Я сжала кулаки, пытаясь выразить то, что чувствовала. Выходило неважно, и это тоже злило.
— Сейчас все… испуганы. — Так, уже лучше, давай, Йейнэ, старайся, старайся, у тебя получится. — Мы все живем из милости — вашей, божественной милости, и мы — заложники ваших прихотей. И даже если вы ссоритесь, не вовлекая нас в свои войны, мы все равно умираем. А что, если вам… ну… просто… уйти?
— Умрет еще больше людей, — отозвался Нахадот. — Те, кто нам поклоняется, испугаются, когда мы уйдем. Некоторые решат, что наш уход — дело рук других людей, а те, кто подчинится новому порядку, станут враждовать с теми, кто придерживается старых обычаев. Начнутся войны, и они будут длиться столетиями.
В животе образовался тяжкий камень, и я поняла — а ведь это правда. Так и будет. Меня затошнило от ужаса. И тут что-то дотронулось до меня — руки. Холодные и невесомые. Он потер мне плечи — странный жест. Словно хотел успокоить меня.
— Но со временем войны прекратятся, — утешил он меня. — Когда огонь прогорает, на месте пустоши вырастает новая зелень.
Я не чувствовала в нем вожделения или гнева — возможно, потому, что не ощущала их сама и он не подпитывался от меня. Он был не похож на Итемпаса — тот не воспринимал изменений, он пытался согнуть и сломать, подчинить своей воле. А Нахадот подстраивался под чужие желания. Подумав так, я вдруг опечалилась.
— А ты когда-нибудь бываешь сам собой? — спросила я. — Настоящим
Руки замерли, потом отпустили меня.
— Энефа как-то задала мне такой же вопрос.
— Извини…
— Нет.
В его голосе звучала печаль. На самом деле она из него никогда не уходила. Как, должно быть, это ужасно — будучи богом перемен, горевать постоянно.
— Но когда я буду свободен, — проговорил он, — я сам буду выбирать того, кто определит мой облик.
— Но… — Я непонимающе нахмурилась. — Но это же не свобода!
— В начале времен я был самим собой. Вокруг ничего не было, и никто не влиял на меня — существовал лишь Вихрь, меня породивший, и ему не было до меня дела. Я разорвал свою плоть, и в мир излилась субстанция того, что стало вашим царством: материя, энергия и моя холодная, черная кровь. Я пожирал собственный разум и наслаждался новым ощущением — болью.
На глаза навернулись слезы. Я сглотнула и попыталась успокоиться — нельзя, нельзя сейчас плакать, Йейнэ! Но вдруг его руки вернулись. И приподняли мой подбородок. Легкие пальцы прикрыли мне глаза и вытерли слезы.
— Когда я стану свободен, то смогу выбирать, — повторил он — едва слышный шепот шелестел прямо над ухом. — И ты сделаешь то же самое.
— Но я никогда не…
Он запечатал мне губы поцелуем. Страстным, терпким, горько-сладким. И эта страсть — она была моей? Или его? А потом я наконец поняла: какая разница?..
Но, о боги, о богиня, какой это был поцелуй! На языке остался вкус утренней росы. И он пробудил во мне жажду. Но стоило мне захотеть большего, как он отстранился. Я попыталась — изо всех сил! — не почувствовать разочарования. Ибо боялась того, что оно может сотворить с нами обоими.
— Иди отдохни, Йейнэ, — сказал он. — И пусть хитроумные планы твоей матери осуществятся сами собой, без твоего участия. У тебя есть собственное будущее, и оно готовит тебе испытания.
А потом я снова оказалась в своих комнатах. Я сидела на полу в квадрате лунного света. Стены не светились, но я все видела — ведь яркий серп луны стоял очень низко над горизонтом. Время давно перевалило за полночь, до рассвета оставалось час или два. Похоже, я стала полуночницей…
Сиэй дремал, свернувшись калачиком, в большом кресле рядом с кроватью. Увидев меня, он встал и уселся рядом. В лунном свете его зрачки казались огромными и круглыми, как у встревоженной кошки.
Я молчала, а он потянулся и уложил мою голову к себе на колени. Я закрыла глаза, он гладил меня по волосам. Как чудесно… а потом он запел колыбельную, которую я когда-то слышала во сне. Мне стало тепло и уютно, и я уснула.
23
СЕБЯЛЮБИЕ
Скажи мне, чего ты хочешь, спросил меня Ночной хозяин.
Я хочу, чтобы мир изменился к лучшему, ответила я.
Но кроме того…
*
Утром я рано встала и пошла в Собрание — хотела поспеть до начала заседания, чтобы встретить Рас Ончи. Но я увидела не ее, а Уохи Убим, вторую знатную женщину, представлявшую Дальний Север. Она спускалась по широкой, обрамленной колоннами лестнице. Я торопливо представилась и задала свой нетерпеливый вопрос.