Наследие
Шрифт:
— Что тебя привело ко мне? — я специально не называл священника по имени, мы еще не родня, чтобы панибратствовать.
— Твой сын Мал… — осторожно начал Мефод, нервно комкая шапку в руках.
— Да, Мал мой сын. Он тебя обидел? — Мефод даже дернулся от моего вопроса. По его растерянному виду было ясно, что он не так представлял наше знакомство. "Раскатал губу, мудила. Наверняка решил, что Макс Са у него в кармане, раз его сучка запала в душу Малу«,— мне стоило усилий не сказать это вслух. Впрочем, я успею это сказать, если почувствую, что священник нуждается в острастке.
—
— Не «тута», а «здесь». Язык предков надо знать и разговаривать правильно.
После моих слов священник окончательно струхнул: рухнув на колени, он взмолился:
— Макс Са, я не знал, когда Белояра сказала мне про твоего сына, я просил ее одуматься. Не наше это дело — стать родней императору Великому Духу Максу Са. Говорил, но девица вбила себе в голову, что она нужна твоему сыну.
— Подожди, — остановил я поток жалости и самобичевания из уст священника. — Как ты назвал свою дочь?
— Белояра. Макс Са, так ее мать нарекла при рождении, потому что родилась она светлее других детей. Говорил я ей — не стоит так называть, не христианское это имя. Да дура меня не послушала. — Мефод еще что-то говорил, но я его не слышал, чувствуя, как покрываюсь «гусиной кожей».
Случилось это на четвертом курсе мединститута — меня направили на практику в заброшенную подмосковную деревню. Не совсем покинутую, но люди оттуда уезжали, потому как рядом открыли новый мусорный завод. Вся деревня состояла из ста домишек, большинство из которых построено еще до революции. В местном ФАПе и проходила моя практика.
Как-то пришла на прием к фельдшеру древняя старуха. Наш фельдшер была на выезде, оказывать помощь пришлось мне. Старуха поранила ногу топором — остановив кровотечение и наложив повязку, пожурил бабушку, чтобы не играла таким опасным предметом.
— А готовить-то как, сынок? — возразила старуха.
После ее ухода долго думал про слова насчет готовки. Закончив практику, нашел дом старухи — до самой ночи колол ей дрова впрок. В последующие несколько дней порубил всю поленницу. Баба Серафима пыталась отблагодарить меня, суя три мятые сторублевки. В предпоследний день практики зашел к Серафиме попрощаться — добрая старуха вызывала непонятное щемящее чувство в груди.
— Белоярый ты, сынок, трудная у тебя будет жизнь: что ни сделаешь — всё будешь терять, и снова всё начинать сызнова. И так будет до тех пор, пока не встретишь ты Белояру — она станет твоим светом.
Уже прощаясь с нашим фельдшером Натальей Витальевной, сказал про напутствие бабы Серафимы.
— Ты не смейся, Максим: Серафима из рода ведуний, в свое время она многое предсказала. Она еще в начале восьмидесятых сказала, что «придет Мишка Меченый, развалит страну, поселит в сердцах свободу, а в руках пустоту». Так что встретишь свою Белояру — вспомни бабу Серафиму, — напутствовала меня фельдшер, проработавшая в деревне больше тридцати лет.
Я окончил институт, прошел ординатуру, поступил в Звездный, но имя Белояра мне никогда не встречалось. Не только не встречалось, я даже в книгах не находил героинь с таким именем. И вот в каменном веке параллельной Вселенной мне встречается это имя.
— Как тебя зовут? — прервал я поток бессвязных речей священника.
— Мефод, Великий Дух Макс Са!
— Иди домой, Мефод, за дочь можешь не беспокоиться, она под моей защитой.
Выпроводив потенциального будущего родственника, я медленно направился в зал, чувствуя странное онемение в коленях — сейчас я увижу Белояру. «Баба Серафима, что ты тогда хотела мне сказать?» — мысль потонула в моей голове, когда, войдя в освещенную залу, встретился глазами с Белоярой.
В голове вспыхнули строчки песни из прежнего мира:
И мое сердце остановилось…
Отдышалось немного…
И снова пошло…
Глава 22. Умеют немцы удивить
После трехдневного путешествия прибыли в Мехик, где я планировал провести несколько дней, давая отдых Нате. Всю дорогу ей пришлось ехать верхом, хотя нас сопровождала повозка специально для молодой мамы. Но безрессорный транспорт оказался слишком грубым, на малейших неровностях нещадно подкидывал сидящих в ней. В Макселе были две повозки, — для Тихона и Никона, — имевшие рессоры и пружины: даже по булыжной мостовой такие «кареты» катили хорошо. Но я не подумал о том, что в Берлине таких рессорных и комфортных нет, а уже прибыв, хотел послать корабль обратно в Максель. Но воспротивилась Ната, первоначально посчитавшая, что легко перенесет дорогу даже в такой крестьянской повозке.
Наты хватило на половину дня — пришлось найти самого смирного жеребца. У неё был уже опыт верховой езды в виде небольших конных прогулок. Вечером, когда мы устаивались на ночлег в доме деревенского старосты, Ната пожаловалась, что у неё отбита пятая точки и болит внутренняя часть бедер.
— Завтра тоже будет болеть, но послезавтра боль практически пройдет, — утешил жену, массируя ее небольшие крепкие ягодицы. Когда утомленная Ната уснула, я вернулся мыслями к Белояре.
Девушка реально оказалась красавицей, почти не уступая мне цветом кожи. Таких белых людей, не считая американцев, — а Тиландер даже смуглее ее, — я не встречал. Длинная коса почти до колен, большие выразительные голубые глаза и густые ресницы. Изящные брови и чувственные губы дополняли портрет девушки. Ко всему прочему Белояра оказалась далеко не глупа — дочь священника умела читать и писать, обладая прекрасным каллиграфическим почерком. «Будет кому переписать труды Александрова», — моя первая мысль, когда увидел почерк девушки.
Мал нашел настоящую красавицу, к тому же довольно умную для своего времени. С того первого вечера Белояра еще пару раз побывала во дворце, когда я решил сыграть сыну свадьбу не откладывая в долгий ящик. Мелькнула мысль, что она лучше подошла бы мне: после омоложения я был ненамного старше Мала, но сын мог не простить такого предательства. На мои мысли о Белояре накладывали отпечаток слова бабы Серафимы, предрекшей мне крутые изменения в жизни после встречи с Белоярой. Мал был мне дорог, напоминая о Мие, решил не искушать судьбу, дабы избежать очарования этой красавицей.