Наследница бриллиантов
Шрифт:
— Вирджиния, открой ворота! — приказала из кухни мать, а потом и сама появилась на пороге комнаты. — И выключи ты, ради бога, этот вой!
Изможденная, уже немолодая мать Вирджинии показалась Соне слишком нервной. Дочь безропотно подняла головку патефона, и музыка прекратилась. В секунду Вирджиния преобразилась: от аккуратной школьницы и следа не осталось — из дома выбежала расторопная служанка и бросилась отпирать ворота. Соня подошла к окну. Белая «Альфа-Ромео» промчалась мимо привратницкой, но Соня успела разглядеть человека за рулем.
— Можно подумать, что тебе явилась сама Мадонна, — заметила Вирджиния, успевшая уже закрыть ворота и вернуться в дом.
— Кто это был? — спросила Соня как во сне.
— Джулио де Брос, младший сын хозяйки, — ответила Вирджиния. — В семье его зовут адвокатом.
Соне было шестнадцать, и она считала любовь выдумкой поэтов. За несколько секунд, пока белая «Альфа-Ромео» проезжала мимо привратницкой, Соня, глядя на сидевшего за рулем человека, забыла обо всем на свете. Новое, незнакомое ей прежде чувство охватило ее, и она поняла, что влюбилась. «Ах, нет, это невозможно, — тут же подумала она, — он из другого мира, как я с ним познакомлюсь?»
— Строишь воздушные замки? — ехидно спросила Вирджиния.
Как девушка здравомыслящая, она руководствовалась в жизни трезвым расчетом, а не романтическими эмоциями.
— Ошибаешься, — посмотрев подруге прямо в глаза, ответила Соня. — Я строю планы на будущее.
Она сказала это спокойным ровным голосом, потому что вдруг поняла: ее будущее — это Джулио де Брос. И если она хочет рано или поздно войти в его жизнь, ей надо знать о нем все.
— За этого человека я выйду замуж, — уверенно заявила она.
— С тобой все в порядке? — Вирджиния всерьез забеспокоилась, в своем ли уме ее подруга.
— Со мной все в порядке.
— А по-моему, ты ненормальная.
— Это возможно, — засмеялась Соня. — Значит, я такая же, как и богачи. Ты сама недавно сказала, что все они сумасшедшие. Но чтобы встать с ними на одну ступеньку, сумасшествия недостаточно, нужно еще и богатство. Когда-нибудь я стану богатой, очень богатой, и они примут меня как свою.
Вирджиния посмотрела на подругу, как смотрят на тяжело больного человека, и даже приложила ладонь к ее лбу. Но лоб не был горячим, да и вид у Сони был на редкость цветущий.
— Пойдем-ка лучше обедать, — спохватилась Вирджиния. — Мама, наверное, уже заждалась нас. — Независимо от того, шутила Соня или говорила всерьез, она решила положить конец этому странному разговору.
Уже начало смеркаться, когда Соня вышла из трамвая. Первый, кто бросился ей в глаза, был отец; он стоял на остановке, и по его виду Соня сразу же поняла, что сюда его прислала мать. Боби не было, хотя он всегда бросался к ней с радостным визгом, едва она спускалась с подножки.
— Где Боби? — почувствовав неладное, спросила Соня и инстинктивно прижала к груди книги, словно хотела защититься ими от отцовского
Вместо ответа Тонино влепил дочери две звонкие увесистые пощечины. Соня зарделась от стыда и унижения: впервые в жизни отец поднял на нее руку, да еще на виду у всей улицы!
— А теперь марш домой! — не выходя из роли строгого отца, прикрикнул на Соню Тонино и подтолкнул ее к остерии.
«Человек должен жить по правилам, как поезд — ходить по рельсам», — любила повторять синьора Бамбина.
Правила она придумывала сама и требовала от дочери их беспрекословного исполнения. Сегодня Соня впервые ослушалась ее и не вернулась домой после школы, как ей было приказано, поэтому синьора Бамбина накрутила мужа, и тот встретил Соню пощечинами.
Под взглядами злорадно перешептывающихся кумушек Соня опрометью бросилась в остерию, пролетела через зал, где при ее появлении воцарилось молчание, и вбежала в кухню. Ей хотелось, чтобы скорее закончился этот импровизированный спектакль, в котором она получила роль непослушной дочери «всеми уважаемых супругов Бренна».
Кухня мало изменилась со времен ее детства, только вместо ледника здесь стоял теперь большой холодильник, а вместо синьоры Джильды стряпал еду новый повар из Эмилии. В остерии теперь всегда было много посетителей: люди приходили не только обедать, но и ужинать зимой и летом.
Мать старательно раскладывала на большом блюде тонкие ломтики ветчины, украшая их меленькими маринованными овощами. Откуда-то выскочил Боби и завертелся перед Соней в радостном танце. Только сейчас Соня поняла, что мать специально заперла его, наказывая ее тем самым за самовольный поступок. Бросив книги на стол, девушка села на корточки перед своей старой собачкой и заплакала. Боби испуганно слизывал слезы с ее щек.
— Нечего плакать, — не отрывая глаз от своей работы, сказала синьора Бамбина, — что заслужила, то и получила.
Эти равнодушные, даже жестокие слова оказались последней каплей, переполнившей чашу: копившаяся годами обида на мать за ее постоянные притеснения выплеснулась наружу:
— Я сразу поняла, что это ты заставила отца встретить меня на остановке и у всех на виду надавать мне пощечин. Сам бы он никогда до такого не додумался. Почему тебе так необходимо, чтобы я жила по твоим дурацким правилам? Почему ты меня не любишь? Все, хватит! Я не хочу и не буду жить по-твоему, поняла! Я уйду!
Боби никогда еще не видел свою хозяйку такой возбужденной и от страха забился за холодильник. Синьора Бамбина невозмутимо дослушала страстную тираду дочери и только после этого подняла на нее глаза, в которых можно было прочесть снисходительную иронию.
— Знаешь, что я тебе скажу? — сказала она, снова занявшись ветчиной на блюде. — Замуж тебе пора. В тебе кровь бродит, ты в бабку свою пошла. Может, в том и нет твоей вины, но факт остается фактом, и чем быстрее ты выйдешь замуж, тем лучше, — глядишь, может, и удастся избежать позора.