Наследница Кодекса Люцифера
Шрифт:
– Ты спокойно мог бы настичь меня: путешествовать вдвоем гораздо лучше, – заметил Вацлав.
– Ты сильно обогнал меня, когда решил не останавливаться до полуночи.
– Есть какие-нибудь новости?
– Ходят слухи, что черные монахи сеют смуту… Угрюмые мужчины, не считающиеся ни с чем, которые уничтожают каждого, кто становится им поперек дороги, и которые умеют убивать человека взглядом и прикосновением. Якобы даже дьявол скрывается под рясой их предводителя.
– Такого я еще не слышал, – заметил Вацлав.
– Ну, теперь услышал, – ответил Мельхиор с каменным лицом.
– Не буду, пожалуй, становиться на пути у этих ребят. Какие сведения поступают из Праги?
– Ничего хорошего, – сказал Мельхиор.
Вацлав и Мельхиор переглянулись.
– А
Помещение было громадным: кафедральный собор книг, храм знаний, святилище написанного слова. Ряды колонн упирались в высокий потолок, огромный арочный свод был по меньшей мере в пять раз выше человека. Здесь располагались обычные глиняные трубы, защищавшие пергаментные свитки, пачки бумаги, в которых проделали дыры и стянули шнуровкой, а вверху и внизу укрепили деревянными дощечками, толстые, бесформенные связки кожи, в которые закутали распадающиеся кодексы. Их были тысячи. Они штабелями лежали у стен и образовывали маленькие горные пейзажи учености, возвышавшиеся над каменным полом библиотеки.
– Недалеко же вы продвинулись, – заметил Мельхиор.
– Мы все еще составляем каталог. Сначала я думал, что мои предшественники уделяли библиотеке недостаточно внимания, такой беспорядок тут царил, будто сразу после битвы при Белой Горе, когда король вернул монастырь ордену бенедиктинцев. Сегодня мне кажется, что беспорядка здесь даже больше, чем тогда, а ведь прошло почти тридцать лет.
– Тебе вовсе не кажется, – возразил Мельхиор.
– Вот спасибо.
Именно эта часть монастыря покорила сердце Вацлава, эта часть и задача, выполнение которой взяли на себя аббаты Райгерна с тех самых пор, как Даниэль Кафка принял под свой надзор опустошенный ревнителями протестантизма монастырь. Аббат Даниэль начал с того, что превратил аббатство в сокровищницу книг, в огромную библиотеку, для которой бенедиктинский монастырь просто служил покровом. Ora et labora [10] – для монахов Райгерна этот призыв скорее звучал так: «Читай и трудись!» Даниэль Кафка разослал своих монахов по всей Богемии и Моравии и наказал им спасать сокровища из осажденных замков, из горящих монастырей, даже из маленьких помещичьих усадеб и деревушек, где имелась одна-единственная книга, из которой солдаты вырвали большую часть страниц, чтобы подтирать зады, и где эта книга валялась среди тел тех, кому она когда-то принадлежала, – обитателей хуторов и деревень. Кардинал Мельхиор Хлесль поневоле обратил внимание на эту деятельность. Тогда он уже, можно сказать, лежал при смерти, но сумел убедить Вацлава вступить в орден бенедиктинцев. Это было в тот день, когда семьи Хлеслей и Лангенфелей праздновали свадьбу Александры Хлесль с Криштофом Рытиржем. Вацлав забился в тихую домашнюю часовню, все еще оглушенный осознанием того, что теперь он окончательно потерял Александру; сердце его разрывалось, ведь она даже не поговорила с ним, а просто поставила его перед фактом. Его душа кровоточила, так как после той единственной ночи он думал, что они наконец-то нашли друг друга, а теперь, меньше чем через два месяца, она стояла перед алтарем с главным бухгалтером фирмы, Криштофом Рытиржем, который был неплохим парнем, но ведь Александра принадлежала ему, Вацлаву…
10
«Молись и трудись!» – девиз основателя ордена бенедиктинцев.
Кардинал Хлесль неожиданно появился в маленькой часовне, подпирающей два этажа дома, и тело его казалось хрупким, будто сотканным из паутины, но глаза горели так же ярко, как и всегда.
– Ты все еще хочешь дождаться ее? – спросил кардинал.
– Я готов ждать ее всю свою жизнь, – ответил Вацлав.
– Ну и ладно, – сказал кардинал. – Тогда
Вацлав кивнул. Мельхиор подошел к одной из книг, поднял ее, сдул с нее пыль и снова положил на стопку. Раздался глухой шум.
– Их будет все больше, – сказал Вацлав. – Чем больше домов, монастырей и замков разорят, тем больше книг мы должны спасти. Райгерн стал островом в море варварства, Мельхиор, но времени нам хватает лишь на собирание и, прежде всего, на молитвы о том, чтобы мы здесь не стали жертвами войны.
– Ты, естественно, знаешь, почему старый кардинал хотел, чтобы ты однажды взял штурвал в свои руки.
«Моя вторая задача, – подумал Вацлав, – о которой здесь почти никому не известно. В последние годы это бремя было легко нести. Не приобретет ли оно теперь вес, который раздавит меня?» Радость от встречи с Мельхиором окончательно завяла из-за подавленности, внезапно охватившей Вацлава.
– Он всегда беспокоился о том, чтобы она находилась в безопасности – и человечество перед ее властью.
Мельхиор покосился на него.
– И как? Она в безопасности?
– Ничто в эти времена не находится в безопасности. Почему ты приехал?
– А ты хотел провести адвент здесь, в Райгерне?
– Ты что, приглашаешь меня в Прагу?
– Мама и Александра уехали из Праги три дня назад.
– Думаю, обе они уже достаточно взрослые и знают, что делают, – заметил Вацлав и попытался скрыть, что тело его вдруг напряглось.
– Мама убедила Александру помочь Лидии.
– Что с малышкой?
– Лихорадка. Карина боится, что она умрет. Александра – ее последняя надежда.
– Но… почему тогда Агнесс и Александра покинули Прагу?
– Карина и малышка задержались на обратном пути из Мюнстера. Они так и не доехали до Праги.
– Карина и малышка? Так значит, Андреас все же вернулся?
Лицо Мельхиора снова окаменело.
– Нет, нет, он тоже с ними.
Вацлав выждал несколько секунд, но Мельхиор молчал.
И старший, и младший ребенок Киприана – Александра и Мельхиор – унаследовали его привычку сообщать важную информацию скорее молчанием, чем словами, и при этом долго смотреть на собеседника, пока у того не начинали слезиться глаза и ему не приходилось отворачиваться. Что касалось Киприана, то он мог выиграть молчаливую дуэль с каменным украшением сточного желоба. Андреас же, средний ребенок… Иногда Вацлав чувствовал странную тесную связь с ним, которая основывалась не столько на симпатии, сколько на том факте, что Андреас до такой степени не походил на свою родню, будто и вовсе был в семье чужаком. И эта мысль невольно затрагивала одну струну в душе Вацлава… Вацлав фон Лангенфель, вечный подкидыш…
Однако ожесточенное соперничество между Андреасом и Мельхиором объяснялось не только тем, что в Андреасе словно воплотилась та сторона семьи Хлесль, которая привела к появлению личностей, подобных отцу Киприана, чье бездушие побудило его выгнать из дома сына-подростка, или старшего брата Киприана, который умудрился постепенно разорить унаследованную им булочную в Вене, но не из-за лени, а из-за полной неспособности принимать во внимание других людей и абсолютного нежелания учитывать потребности клиентов. У Вацлава были собственные предположения касательно причин этой враждебности, тем более что она всегда исходила от Мельхиора, в остальном веселого и добродушного. Но тому, кто захочет заставить Вацлава хотя бы подумать о том, чтобы когда-нибудь озвучить их, придется применить тиски для рук и «испанский сапог».
– И где же они? – наконец спросил Вацлав.
– В Вюрцбурге.
Вацлаву показалось, что холод поднялся с пола и вонзился ему в сердце.
– Именно там…
Мельхиор кивнул.
– В сердце империи, в сердце жесточайших опустошений всей войны, в сердце судебного процесса, который призван выяснить, были ли девятьсот человек, отправленных на костер, невиновны, или же все женщины, таинственным образом излечивающие людей, действительно ведьмы.
– Черт побери! – выругался Вацлав и забыл перекреститься.