Наследница Роксоланы
Шрифт:
Она была совершенно права. Но Айше все равно в очередной раз разозлилась на всех играющих в кинжальчики мальчишек, даже если среди них есть и девчонка, и мужчины, включая будущего повелителя правоверных.
От живой изгороди они поспешили не прочь от дома, но, наоборот, вплотную к нему, укрываясь его стеной от возможных взглядов из комнат. Это как на войне: чем ближе к стене осаждаемой крепости, тем безопаснее. До определенного предела. Говорят.
Тут гнев Айше прошел: она вдруг осознала, что и сама думает, как мальчишки – те из них, которые уже мужчины. Что поделать, как видно,
Там они некоторое время сидели, не зная, ушел ли шахзаде Мустафа. Потом Айше увидела, как к дому, не скрываясь, направляется тот верзила, Ламии, и поняла, что отца здесь уже нет.
Дощатый пол над их головами скрипнул: кто-то вышел на веранду. Видеть его было невозможно, но солнце било сбоку, и тень от веранды падала так, что она-то оказывалась хорошо видна. Аджарат это. Стоит, тяжело опершись на перила и понурив голову.
Собственно говоря, Айше незачем от него таиться, он наверняка не наябедничает ее отцу. Вот сейчас она выйдет из-под стены, уважительно и при этом милостиво кивнет хозяину…
– Я понимаю: иначе было нельзя… – Голос принадлежит не Аджарату, он женский.
На веранде появляется еще одна тень. Эдже? Или служанка? Как для служанки, то слишком смело говорит, а для почтенной матери семейства излишне стройна, по-женски некрасива – это ее дочери или самой Айше пока еще простительно иметь такое телосложение, почти мальчишеское.
Какова жена Аджарата в лицо, Айше хорошо помнила еще по той проклятой охоте. Но тогда Эдже в основном сидела рядом с ее матерью и несколькими наперсницами из материнского гарема. Женщины обсуждали свое, скучное, к их фигурам Айше не присматривалась, да и были все они, как подобает, в платках, в широких верхних балахонах, под которыми осленка можно спрятать.
А вот сейчас даже по тени видно изящество фигуры и движений, она ведь без покрывала и без головного платка. Выходит, верно Айше рассудила, что это специально для высокого гостя такие преувеличенные правила приличия приняты… и все равно избыточные для Амасьи, даже странно, не Истанбул же тут…
Нет, не Эдже: та уже немолода, где-то ровесница Ламии, под тридцать, а эта слишком гибка и худощава. Юная служанка, конечно. Не дворцовая, те все кисломордые квашни, овцы бестолковые – а…
То-то она чересчур смело обращается к хозяину. Известно ведь, что между подневольной работницей и привилегированной наложницей грань порой неуловима. Потому близнецы о ней не упомянули.
Айше с сочувствием покосилась на своих друзей.
– Это ведь твой дар… – извиняющимся голосом произносит мужчина.
– Не мой. – Женщина отрицательно качает головой. – Моей сестры. Ее возлюбленному. Ты ведь не мог этого забыть.
– Все равно – твой. Без тебя не было бы ни тех даров нам обоим, ни всего остального.
– Но этот клинок получил твой побратим. А он уж точно не захотел бы сегодня ввергнуть тебя и всех нас в пучину бедствий.
– Ты права… как всегда… Знаешь, у меня было такое чувство, словно до этого дня он хранил нашу семью. А вот сейчас… что-то ушло.
Дочь шахзаде слушала этот разговор с все возрастающим недоумением. И сама не могла понять, в чем тут дело. Не только в словах.
Сейчас, правда, звучал чуть иной говор: не балканский, как у мамы, а… роксоланский, что ли… Ничего, тоже все понятно. Опять-таки невелика диковина: одна из трех ближних служанок Айше была роксоланка родом, да и среди маминых наперсниц пара таких. Совсем не за то мы Хюррем-хасеки не любим, что она в Роксолании на свет появилась.
– Тут иное. – Женщина вновь качает головой. – Знаешь, в ту ночь, когда брат подобрал не твой кинжал, а этот, я вдруг испугалась. Да так, что чуть не выбросила его за борт. Но отчего-то вдруг поняла, что этого делать нельзя, иначе слезы моря омоют еще одну могилу. Два этих дара, янтарь и топаз, они ведь вышли из одной сокровищницы, вручены братьям, пусть и названым… Вручены сестрами-близнецами. И произошло это в канун праздника Месир Маджуну, когда сбываются потаенные желания… Они… они – близнецы. Как мы с сестрой. С бывшей моей сестрой… Они тянутся друг к другу. И отталкиваются, когда тому наступает срок. Не ранее.
– Ты это так чувствуешь? – изменившимся голосом спрашивает Аджарат.
– Да. Не спрашивай почему.
(В этот миг рядом с тенью женщины появляется тень рыси. Женщина, не глядя, треплет Пардино за ушами. Тот так и льнет к ней, просит ласки.
Надо же! Все-таки Эдже, никакая не наложница. Кто бы мог подумать.)
– Не спрошу. – Тень мужчины протягивает левую руку, касаясь тени женского лица.
– Хызр… Мой Хызр… – Эдже обеими руками охватывает ладонь мужа, покрывает ее поцелуями.
На мгновение другая пятерня Аджарата поворачивается так, что видна тень от всех его пальцев. Ей, Айше, кажется или действительно его большой палец укорочен, лишен последнего сустава?
А вообще, дочь шахзаде сейчас по горло сыта этими тайнами: кинжалы какие-то, сестры-близнецы, янтарь и топаз, побратим и брат, упоминаемые порознь… Да и незачем ей в этом разбираться. Все, нагостилась на сегодня. Что она намеревалась делать, когда шахзаде Мустафа оставил этот дом? Выйти на открытое пространство, милостиво кивнуть хозяевам, попрощаться с их детьми и, не таясь, уйти. Так отчего бы не проделать все это прямо сейчас?
На веранде вновь послышались шаги: кто-то поднимался туда по лестнице, ведущей из сада. Айше замерла, но тут же сообразила, что вряд ли вернулся ее отец. Скорее всего, это тот верзила, Ламии.
– Пора звать детей… – тихо говорит Эдже. И, переходя на турецкий, произносит громче, обращаясь, видимо, через всю веранду к Ламии: – Ты видел сейчас Джан, брат?
– Нет, сестра, – отвечает тот.
И снова Айше не уверена, кажется ей или нет, что перед ответом была крохотная заминка, а если действительно была, означает ли это, что Ламии (он, получается, просто-напросто брат Эдже?) все же заметил их, прячущихся под верандой? В таком случае только близнецов он заметил – или всех троих?