Наследница. Графиня Гизела (сборник)
Шрифт:
И, с лукавой усмешкой обратись к министру, она продолжала:
— В то время, ваше превосходительство, я с большим неудовольствием поднималась по ступеням министерского отеля. Я постоянно возмущена была этой маленькой особой, которая боязливо отталкивала меня, когда я подходила к ней близко. Она ненавидела все, что я любила: наряды, детские балы и кукольные свадьбы… Пускай извинит меня ваше превосходительство, но это было самое злое создание, которое я когда-либо видела! У меня осталось в памяти, как однажды прелестную пару маленьких бриллиантовых серег, которые вы ей
— Ну, тут я не вижу злобы, скорее оригинальность! — засмеялась графиня Шлизерн. — Надо полагать, это был неглупый ребенок… Не совершить ли нам, a propos [9] , прогулку в Грейнсфельд? Подобная вежливость очень будет кстати относительно графини Штурм, что же касается бедняжки фон Гербек, то она обрадуется обществу.
До сей поры баронесса Флери держалась совершенно пассивно. При вопросе князя о падчерице она взяла букет и занялась исключительно им, но теперь с жаром вступила в разговор.
9
Кстати (фр.).
— Ради бога, Леонтина, об этом нечего и думать! — воскликнула она. — Доктор именно на этих днях ждет возврата сильных приступов болезни и велел удалять все, что хоть мало-мальски может причинить волнение пациентке. И к тому же ты только что слышала, как своенравна была Гизела даже ребенком. У нее желчный темперамент — это, само собой разумеется, от ее уединенной жизни, которую она вынуждена вести. Она не стала мягче и миролюбивее. Гербек и та с трудом переносит ее безграничное своеволие и разные неприятные выходки, к которым, как известно, склонны озлобленные люди. Я далека от того, чтобы осуждать поведение Гизелы, напротив, никто более меня не желал бы так извинить ее, как я, ибо она слишком несчастна! Но я не могу допустить, чтобы мои гости подвергались неприятностям в Грейнсфельде, и, в конце концов, дитя это мне слишком дорого, чтобы я решилась выставлять напоказ его страдания…
Графиня Шлизерн закусила губу.
Его светлость, казалось, обеспокоился, как бы столь резкий тон сиятельной красавицы не испортил настроение общества.
Он быстро подошел к Оливейре.
В момент, когда упомянули в первый раз имя молодой графини Штурм, португалец незаметно отошел к окну. Взгляд его блуждал по окрестности; он ни разу не повернул голову к присутствующим — видимо, скучал. Его светлость очень хорошо видел всю неуместность разговора, предмет которого был совершенно неинтересен новому гостю.
— Вас тянет в ваш прохладный зеленый лес, не так ли, милейший фон Оливейра? — спросил он милостиво. — Да и мне хотелось бы освежиться… Милая Зонтгейм, — обратился он к фрейлине, — идите возьмите вашу шляпку, мы пройдем к озеру.
Дамы немедленно оставили комнату, и мужчины пошли искать свои шляпы.
Глава 19
— Что за человек! — говорила фрейлина, идя
— Он внушает мне ужас. — Бледная, нежная блондинка остановилась и сложила на груди свои худенькие ручки. — Ни разу не улыбнуться… Клеманс, все вы ослепли! Этот не из наших, он принесет нам несчастье, я чувствую!
— Благородная Кассандра, это и нам известно, бедным слепым смертным! — с насмешкой проговорила фрейлина. — Конечно, немалую беду он нам готовит, делая народ слишком умным; но подождем, дадим ему время освоиться в нашем кругу. Это правда, он угрюм, разговор его слишком суров по сравнению с элегантным тоном нашего светлейшего… Но, милочка Люси, заставить улыбнуться этот рот, пробить эту гордую броню, вышвырнуть за окно все эти пресловутые намерения — и все это единственно с помощью любви, вот было бы блаженство!
— Попробуй только побожиться! — возразила блондинка, исчезая за дверью своей комнаты; фрейлина, зарумянившись, отправилась далее по коридору.
Баронесса Флери, незамеченная, шла за ними по мягкому ковру. Она окинула молодую девушку долгим, насмешливо-сострадательным взглядом.
Прекрасная баронесса быстро оделась для прогулки и вместе с кавалерами направилась в переднюю. Двери музыкального салона были открыты. Дама вошла туда с сердито нахмуренным лбом — сегодня она внезапно была оторвана от своих обычных утренних занятий музыкой и забыла закрыть флигель.
— О нет, моя милейшая, — возразил князь, когда она взялась за крышку рояля, — минута слишком удобна для меня, флигель открыт и ноты на пюпитре, прошу вас, только одну пьесу, вам известна моя слабость к Листу и Шопену.
Баронесса улыбнулась, сдернула перчатки, бросила на стул шляпу и села за рояль. Она отложила в сторону ноты и заиграла прелюдию Шопена.
Ослепительно красива была в эти минуты женщина! Гибкие руки ее быстро летали по клавишам, голова была откинута назад, глаза завораживающе блестели.
Мужчины тихо столпились в дверях. Португалец оставил комнату и, спустившись со ступеней, остановился под померанцевыми деревьями, украшавшими усыпанную песком площадку. Руки его были сложены на груди, которая высоко вздымалась… Эта аллея, тянувшаяся за решетку сада и далее, низменные луга, поросшие кустарником, и эта цепь утесов, позолоченных заходящим солнцем, — вид всей этой местности вызывал в душе его горькие, тяжелые ощущения. И вспомнилось ему, как он, мнимый поджигатель и дерзкий демагог, шел по этим местам, а рядом — величественная, молчаливая фигура его несчастного брата с разбитым сердцем.
Сквозь бурные аккорды ему слышался звук колокольчика, призывающий лакейские души, которые хотел натравить на братьев Эргардт министр. Зеленая трава скрыла уже следы того, кому в бушующей реке было уготовано холодное ложе и где навсегда должны были исчезнуть страдание и непобедимая любовь…
… Немало времени пронеслось с того дня, но ничто в мире не вытравит из сердца его ту ночь, когда таким ужасным образом надругались над любовью дорогого ему человека… И эта женщина опять играет Шопена!