Наследницы
Шрифт:
Глеб закрыл книжку и отбросил ее в сторону. Она бесшумно упала на роскошный белый палас.
— К черту теорию, практики хочу! — Он нырнул под простыню, рыча, как дикий зверь.
— Я боюсь тебя, — заливалась смехом Саша, — мне щекотно…
Глеб резко вынырнул из-под простыни.
— Щекотно? — удивился он. — Признаться, не такой реакции я ожидал.
Он снова скрылся под простыней. Саша, изловчившись, выскользнула из его объятий. Придавив ревущего от досады Глеба сверху подушкой, она тоном преподавателя
— На сегодня практические занятия закончены, переходим к водным процедурам.
Она легко спрыгнула с кровати и исчезла в ванной комнате. Глеб скинул с себя простыню, надел трусы и, закурив, с блаженным видом откинулся на подушки. Шум воды, доносящийся из ванной, напомнил ему их поездку к Ниагарскому водопаду в прошлом году: «Да, это не Рио-де-Жанейро, — подумал он и улыбнулся, — а все равно хорошо. Главное, что с ней».
В Сашиной сумочке зазвонил мобильный.
Глеб встал, взял сумочку и, подойдя к двери ванной комнаты, крикнул:
— Сашка, у тебя телефон звонит!
— Наверное, мама, — предположила она.
Приоткрыв дверь, Саша взяла из его рук сумочку и снова скрылась в ванной. Шум воды стих, и Глебу через дверь было слышно, как Саша безбожно врет матери:
— Мам… да, мамуль, я в пробке. — Саша держала мобильник левой рукой, а правой застегивала «молнию» на юбке. — Да, буду, буду… минут через сорок… Ну через час в крайнем случае… Все, пока, мам!
Глеб тихонько постучал и, услышав «можешь войти», открыл дверь.
— Сань, закрой глаза.
Она послушно закрыла.
— А теперь открой.
На его ладони лежала небольшая коробочка, а в ней на бархате вишневого цвета — золотое кольцо с бриллиантом.
— Какая прелесть! — восхитилась Саша.
Глеб обнял ее и, положив голову на плечо, страстно зашептал:
— Сашка, выходи за меня замуж.
— Глеб, — спокойно, как о давно решенном, сказала Саша, — мы же с тобой договорились. По-моему, ты повторяешься.
— Слушай, а тебе не надоело прятаться?
— Надоело? Прятаться? — Саша загадочно улыбнулась. — Нет, конечно, это же так романтично!
— Слушай, и как долго может продолжаться эта наша романтика? Саня, я устал врать, устал от этих встреч урывками. Ей-богу, двойная жизнь — это не для меня. Я не могу видеть тебя раз в неделю. Все! Я должен тебя видеть каждый день… — Он крепко прижал ее к себе, нежно поцеловал в шею.
— Глеб, как будто это у меня двое детей и я не могу развестись со своей женой. — Она вышла из ванной, оценивая степень беспорядка в спальне.
— Ну что ты прицепилась к моей жене?! — Глеб плюхнулся на кровать и лениво потянулся за рубашкой. — Я разберусь со своей женой. Я хочу просто знать, что… что я нужен тебе! Ведь нужен? И ты мне нужна. Это же все очень серьезно, как ты не поймешь?
— Если бы не было
— Вот это мило! Скажи, чего же я боюсь?
— Не знаю, не знаю, чего ты боишься. Наверное, разрушить там и не построить здесь. — И призналась — больше самой себе, чем ему: — Я тоже боюсь.
— А я знаю, чего ты боишься: сказать мне «да».
— Да… боюсь… Резать-то придется по живому.
— Слушай, мы сейчас черт знает до чего с тобой договоримся! Сань, ты же из меня веревки вьешь!
Мелодично зазвенел мобильный телефон. Глеб торопливо застегнул рубашку и принялся искать трубку. Звонок раздавался откуда-то из-под покрывала, бесформенным комком валяющегося возле кровати. Бестолково переворошив его, Глеб, чертыхнувшись, нашел наконец свои брюки, достал из кармана мобильник.
— Алло. О-о-о, доченька, здравствуй, здравствуй, моя милая… А ты что, в школе еще, да?.. Ага… Ой, Машунь, прости, родная, я не могу тебя забрать… У меня совещание очень важное…
По лицу Глеба нетрудно было догадаться, как тягостно ему вести этот разговор в присутствии Саши:
— Постой, но мама собиралась все это сделать… А, не может… А почему?.. Ну ладно, ладно… Все, Машунь, не волнуйся, я что-нибудь придумаю, потерпи… Да, все, целую, целую, доченька.
Глеб в сердцах швырнул трубку на смятые простыни. Саша невольно рассмеялась, глядя на его волосатые голые ноги: одна — в носке, другая — босая.
— Очень смешно, — перехватив ее взгляд, обиженно пробурчал Глеб.
— Извини, просто, глядя на тебя, стишок вспомнила. — Саша подошла к нему, обняла за шею. — Слушай: «Нет ничего смешней мужчины, когда в печали и тоске сидит он, теребя морщины, в кальсонах и одном носке. Он все хитрит и половинит, носок наденет, снова снимет — и взять никак не может в толк, что выше: чувство или долг?».
— Ага, — пробурчал Глеб, — сама сочинила?
— Нет, Александр Тимофеевский, друг отца.
— Замечательно! «Что выше: чувство или долг?» — повторил Глеб и вдруг взорвался: — Сань, когда ж это все кончится?! Когда я перестану врать жене, дочери у тебя на глазах?! Думаешь, мне легко?! Думаешь, меня самого не ломает все это?!
— А я? Я тоже только что врала матери у тебя на глазах. Понимаю.
— Мать или жена! — рявкнул Глеб. — Это не одно и то же!
— Еще бы я врала жене! Извини, обзавестись женой я как-то не успела, — попыталась отшутиться Саша, подкрашивая губы перед зеркалом.
— Не увиливай! — оборвал ее Глеб. — Можем мы наконец серьезно поговорить?
— Надень штаны, а потом будем выяснять отношения…
— А без штанов нельзя, да? — Он резко дернул язычок «молнии» и начал застегивать ремень.