Наследник для миллионера
Шрифт:
— Даже не знаю. Моя жизнь с самого рождения была предопределена. Мечтать было некогда.
— И всё же? — Олеся выразительно изгибает бровь.
— Хм, — Стёпа по-хозяйски откидывается на кресло и задумчиво трёт подбородок. — Была у меня безумная тяга к сладкому. Давно, когда мама была жива. Она учила меня печь круассаны и пончики. Какое-то время я даже грезил карьерой кондитера.
— Почему ты мне про это никогда не рассказывал? — судорожно выдыхаю воздух.
— Не знаю. Мы с тобой не обсуждали такие вещи, — пожимает плечами.
Возвращаю
— Степан Ефимович, а вы не думали открыть кондитерское кафе в память о маме? — Олеся лезет в личное и сокровенное, и я едва заметно напрягаюсь.
Ну давай же, Стёпа, покажи свои колючки!
— Была такая мысль, тоже довольно давно. Я поделился задумкой с отцом, и он отговорил меня. — Говорит на удивление спокойно.
— Грустно, — Олеся выдаёт сопереживающую гримасу.
— Возможно, когда-нибудь я открою сеть кондитерских в честь памяти о моей матери. Спасибо, Олеся, что напомнили мне об этом желании.
Мои глаза сейчас на лоб полезут от шока. Волков ни с кем никогда не обсуждает эту тему. При упоминании о том, что он когда-то был маленьким мальчиком из полноценной семьи, обычно у него на лбу выступает сетка мимических морщин и венка на шее начинает дёргаться. А тут ещё и "спасибо".
Я молчу. Напряжённо выслушиваю милую беседу мужа с няней, залипая в окно. Солнце медленно опускается за облака, озаряя горизонт красным свечением. С самолёта закат смотрится по-особенному великолепно. И я даже на какое-то время расслабляюсь, забывая о проблемах, гложущих меня на протяжении трёх месяцев.
Но стоит только пилоту вывести железную птицу на посадку, я вновь вспоминаю о своей реальности, и в глубине души зарождается надежда.
Швейцария изменит всё!
Мы с Волковым побудем вдвоём, погуляем по заснеженной Женеве, поужинаем где-то в кафе, обсудим всё, что накопилось за этот чёртов месяц. Раскроем друг другу души, обнажим их. Чтобы секретов и недомолвок больше не было.
_22_
_Степан_
— Завтра сложный день, Вероника, — осторожно касаюсь плеча жены.
Волкова стоит у зеркала в одном полупрозрачном халатике и расчёсывает густую прядь золотистых волос. От моего прикосновения Ника вздрагивает и застывает, а я невольно притягиваю её спиной к себе. Её лопатки ударяются о мою грудь. Втягиваю запах её волос и мучительно закрываю глаза. Сладкая и пьянящая. Всё ещё моя, но отдалившаяся настолько, что я позабыл, чем пахнет родная женщина.
— Стёп, спать пора, — откладывает расчёску на столик и ловит мой сосредоточенный взгляд в отражении зеркала.
— Ничего поинтереснее ты мне не предложишь? — скольжу пальцами по её бархатистой коже, убирая волосы в сторону и оголяя длинную шею.
Целую с трепетом и осторожностью, оставляя мокрый след. С надеждой наблюдаю за волной мурашек, покрывшей её кожу.
— Стёпа, завтра сложный день, — натянуто улыбается и отстраняется, передразнивая
Ника буквально испаряется из моих рук, забирая с собой тонкий пленительный запах.
Выходит из ванной комнаты, хлопнув дверью.
А я смотрю на своё отражение. Долго и пристально.
Моя жена мне не даёт!
И эта мысль вновь волочит за собой подозрения и сомнения.
Раз мне не даёт, значит, трахается с кем-то другим.
Руки невольно сжимаются в кулаки.
Я что, похож на приманку для гулящих женщин?
Умываюсь холодной водой, чтобы привести мысли в порядок, и выхожу в просторный номер отеля. Максим спит в детской кроватке, мирно и безмятежно. Сынок вообще проспал большую половину дня, бодрствуя только во время приёмов пищи, и я уже начал бояться, что нас ждёт бессонная ночь.
Но всё обошлось.
Вероника лежит в кровати, завернувшись в лёгкое одеяло. Её соблазнительный силуэт под тонкой тканью так и манит, но я уверен, что даже пытаться проникнуть в её трусики нет смысла. Неприступная крепость! А взять её штурмом — ниже моих принципов.
Ранний подъём сказывается на моём самочувствии. Я рассеян и разбит. И взбодрить меня не может ни крепкий кофе, ни плач малыша.
Вероника меняет памперс Максимке и принимается громко отсчитывать колличество ложек смеси.
— Хорошего дня, — бросает дежурно, даже на меня не посмотрев.
— Прогуляйтесь сегодня с няней, развейтесь. Я пополнил твою карту, — также буднично сообщаю я и прохожу к выходу из номера.
Оборачиваюсь.
Ника уже сунула Максимке бутылочку, уложив сыночка на бочок. Забавное чмоканье расползается в тишине, и я невольно застываю в дверях.
Я уже забыл, какие на вкус губы у моей жены. Подхожу семимильными шагами к Волковой, хватаю за затылок и заставляю заглянуть в мои глаза.
— Стёпа, ты чего..? — шепчет.
А если бы не было ребёнка рядом, скорее всего взвизгнула бы от неожиданности.
Впиваюсь в её губы яростно и жадно, чтобы убедиться, что моя Канарейка всё такая же сладкая на вкус. Углубляю поцелуй, и Ника реагирует: дышит тяжело и тонкие пальцы запускает мне под пиджак.
Отрываюсь, оставляя на её губах след.
— Стёпа, — в голубых глазах образуется тёмная бездна.
— Я люблю тебя, — нежно касаюсь губами её щеки.
— И я тебя… тоже… — смотрит с лукавым прищуром. — Может, побудем вдвоём сегодня вечером?
Ах, какой тонкий намёк!
— Теперь я ещё больше буду спешить к тебе, — улыбаюсь.
— Тогда до вечера, любимый!
А вот поцелуй, страстный и волнительный, бодрит. И обещание, данное женой, заряжает позитивом. Поэтому к швейцарцам я приезжаю с позитивным настроением, хотя и понимаю, что от сегодняшней сделки будет зависеть судьба всей моей корпорации.
— Степан Ефимович, доброе утро! Рад вас видеть! — Доминик Амьель встречает меня в переговорной.
Темноволосый мужчина с хитрыми прищуренными глазами хищника и носом, как у орла, раскинулся в кресле директора.