Наследник фараона
Шрифт:
Как только представился случай, я подошел к Капта и тихо сказал ему:
— Капта, следуй за мной, давай незаметно убежим отсюда, ибо из этого не выйдет ничего хорошего.
Но Капта пил вино, и его живот раздулся от вкусной еды. Он ответил:
— Твои слова, как жужжание мух в моих ушах. Никогда не слышал я таких глупых речей. Неужели я уйду теперь, когда все эти добрые люди сделали меня царем и склоняются передо мной?
Он утер засаленный рот и, махнув на меня обглоданной ослиной костью, закричал:
— Уберите прочь этого мерзавца
Быть может, мне не поздоровилось бы, но тут прозвучал рог и некто возгласил, что царю пришло время спуститься вниз и вершить правосудие над своим народом, и тогда про меня забыли.
Капта был несколько ошеломлен, когда его повели Дворцу Правосудия, и сказал, что готов передать эти дела назначенным судьям — надежным людям, на которых он полагается. Но народ с негодованием воспротивился этому и возмущенно кричал:
— Мы хотим проверить мудрость царя и знать наверняка, что он справедливый царь и знает законы.
И вот Капта возвели на трон правосудия; перед ним положили плеть и кандалы — эмблемы правосудия; затем людям предложили выходить вперед и излагать царю свое дело.
Когда Капта вынес приговор нескольким из них, ему все это надоело; он потянулся и сказал:
— Сегодня я наелся и напился и, как я полагаю, достаточно потрудился и изнурил свои мозга. Как царь я еще и повелитель женской половины, где, насколько мне известно, меня ожидают примерно четыреста жен. Поэтому я должен осмотреть свои владения, ибо вино и власть чрезвычайно воодушевили меня, и я чувствую, что силен, как лев.
Услышав это, люди подняли ужасающий крик, которому, казалось, не будет конца. Они проследовали за ним обратно во дворец, где во дворе перед входом в женскую половину они и остановились. Бурнабуриаш больше не смеялся; он беспокойно потирал руки и почесывал ногу об ногу.
Увидев меня, он подошел и быстро проговорил:
— Синухе, ты мой друг, и как врач ты можешь войти в женские покои. Иди за ним и пригляди, чтобы он не сделал ничего такого, о чем он может впоследствии пожалеть. Я велю содрать с него кожу заживо и выставить его голову на стену для просушки, если он коснется моих жен; если же он будет вести себя хорошо, я обещаю ему легкую смерть.
Я сказал ему:
— Бурнабуриаш, я, конечно, твой друг и желаю тебе добра, но объясни мне, что все это значит, ибо мне тяжело видеть тебя в роли слуги, над которым все потешаются.
Он нетерпеливо ответил мне:
— Сегодня, как известно каждому, День Ложного Царя; так поспеши за ним, чтобы не вышло греха.
Я не двинулся с места, хотя он схватил меня за руку, и только сказал:
— Я незнаком с обычаями твоей страны, ты должен объяснить мне, что все это значит.
— Каждый год в День Ложного Царя самый глупый, самый тупой человек в Вавилоне избирается царем, чтобы править от рассвета до заката в полном величии и могуществе, и сам царь прислуживает ему. И никогда не видел я более смешного царя, чем Капта, которого
— Что же должно случиться?
— На закате он будет убит так же внезапно, как был коронован. Если я захочу, то могу предать его мучительной смерти, но обычно я даю избранникам в вине мягко действующий яд, и они засыпают, не подозревая, что должны умереть. Теперь поспеши и последи за тем, чтобы твой слуга не натворил никаких глупостей, о которых придется пожалеть, до захода солнца.
Но не было никакой нужды выручать Капта, который, спотыкаясь, шел из дома в дикой ярости; из носа у него текла кровь, и он прикрывал рукой свой единственный глаз. Завывая и вопя, он сказал:
— Посмотри, что они сделали со мной! Они подсовывали мне старых ведьм и негритянок, а когда я пожелал отведать нежную овечку, она обернулась тигрицей, подшибла мне глаз и била меня по носу туфлей!
Бурнабуриаш так обессилел от смеха, что не мог устоять на ногах и вынужден был ухватиться за мою руку, а Капта продолжал свои причитания:
— Я не смею открыть дверь этого дома, ибо эта девушка беснуется там, как дикий зверь, а я не знаю, что делать, разве только ты, Синухе, войдешь и вскроешь ей череп и таким образом выпустишь злого духа, который в ней засел. И вправду она, должно быть, одержимая, а иначе она не осмелилась бы поднять руку на царя и бить меня по носу своей туфлей, так что кровь хлынула из меня, как из заколотого быка.
Бурнабуриаш подтолкнул меня локтем и сказал:
— Иди туда, Синухе, и взгляни, что там происходит. Ты знаешь теперь это место, а мне сегодня нельзя туда входить. Потом придешь и расскажешь мне. Кажется, я знаю, что это за девушка, ибо вчера с морских островов привезли сюда одну, которая, как я рассчитываю, доставит мне большое удовольствие, хотя сначала ей надо дать питье из макового сока.
Он приставал ко мне, пока я не отправился на женскую половину, где царила суматоха. Евнухи не препятствовали мне, зная, что я врач. Старухи, которые в честь этого дня разоделись в роскошные одежды и раскрасили свои морщинистые лица, толпились вокруг меня, спрашивая в один голос:
— Что же случилось с ним, нашим возлюбленным, с цветком нашего сердца, с нашим козликом, которого мы ждем с самого утра?
Здоровенная негритянка, чьи груди свисали на живот как черные супные горшки, разделась, с тем чтобы первой заполучить Капта, и кричала:
— Дайте мне моего возлюбленного, чтобы я могла прижать его к груди! Дайте мне моего слона, чтобы он обвил меня своим хоботом!
Но встревоженные евнухи сказали:
— Не обращай внимания на этих женщин. Их дело только развлекать ложного царя, и они налакались вина, пока ждали его. Но врач нам действительно нужен, так как девушка, которую привезли вчера, — сумасшедшая. Она сильнее нас и очень жестоко нас бьет, и мы не знаем, что из этого получится, потому что у нее есть нож, а она свирепа, как дикий зверь.