Наследник императора
Шрифт:
– В мае уже поздно начинать кампанию – не успеем. Тогда уж на другой год… – Это Лициний Сура.
– А я бы выступил этим летом… – Это Сервиан.
Адриана злило, что сейчас ему придется повторить слова Сервиана. Дело в том, что он бы тоже выступил летом – неспешным маршем, подтягивая войска к Виминацию и Дробете, осень и зиму употребил бы на тренировки, а весной…
– Военные действия в Дакии лучше всего начать следующей весной, как только в долинах подсохнут дороги и вскроются перевалы в горах – выступить и идти сразу тремя или даже четырьмя колоннами, зажимая сердце Дакии
– Речь для Сената готовишь? – чуть ли не оборвал его Сервиан – зять поддевал всякий раз, за глаза смеясь, что гречонок ни на что большее и не способен – только писать за дядюшку витиеватые речи. Адриану передавали его жесткие и порой удачные насмешки, отчего Адриан сжимал кулаки до побеления костяшек и готов был мчаться куда-нибудь, куда глаза глядят – лучше всего на охоту.
– Адриан прав, – ответил вместо племянника император. – В Дакию выступить надо непременно весной, сразу несколькими колоннами, чтобы все крепости обложить и штурмовать, штурмовать…
– А Лонгин? – Вопрос Лициния Суры как-то тихо потух без ответа, как лампа, в которой иссякло масло.
– …вольноотпущенник прибыл с письмом. Сказал, что уехал из Сармизегетузы, а хозяину оставил смертельный яд.
– Так, может, Лонгин еще жив? – зашелестели сенаторы.
– Известие верное, – не усомнился Траян.
И никогда не усомнится: Риму и императору выгодно, что Лонгин умер, руки развязаны, и есть дополнительный повод к войне – такой нестерпимо желанной.
Адриан вновь ощутил текучий противный холод вдоль спинного хребта. Как будто насквозь его прошивала острой стрелой подлая мысль: как же ничтожна и не важна жизнь одного человека пред блестящим и счастливым ликом империи.
Неведомо как этот человек появился на гипподроме. Скорее всего – с ловкостью дикого зверя взобрался на стену. А уж перебраться внутрь, цепляясь за ветки деревьев, – дело пары мгновений. Он двигался бесшумно. Коренастая темная фигура, закутанная в темный плащ, – она скользила от одного дерева к другому, и ночь, совершенно безлунная, лишь тусклым светом звезд подсвечивала силуэт.
Человек отлично знал расположение дома и знал также, что в этот полуночный час дверь из гипподрома, обычно закрытая на замок, легко поддастся под рукой ночного гостя.
Между стеной гипподрома и перистилем в ряд шли комнаты-спальни, и в конце ряда располагались кладовые. Одна из этих комнат интересовала гостя. Он двигался в тени колоннады, как полагал – незамеченный.
– Эй, кто здесь? – неожиданно окликнул гостя дежуривший в перистиле раб.
Стража этого трудно было заметить – потому что темнокожий парень сидел между двумя базисами статуй, обхватив колени руками. Сейчас он поднялся, отблески висевшей на колонне масляной лампы заиграли на его плечах и обнаженной груди.
– Это я, Домиций… – отозвался гость голосом повелительным и ласковым – то есть не сулящим ничего хорошего.
– Какой еще Домиций? – переспросил раб.
Он ошибся, глупый. Вместо того чтобы спрашивать, надо было кричать, вопить во всю глотку, поднимать
В следующий миг тень от стены метнулась вперед и очутилась рядом. Караульщик вскинул руку с палкой – палка как раз на этот непредвиденный случай – но деревяшка так и застыла в воздухе, потому что хищное стальное жало скользнуло под ребра охраннику.
– Вот такой, – ответил Домиций, подхватывая обмякшее тело и опуская его возле базиса статуи. – Побудь здесь, приятель. Поспи, – добавил ласково.
Затем он повернулся и неслышно направился к двери, нагнулся, просовывая острый штырь в замочную скважину. В тот же момент дверь рванули изнутри. Удар ногой, метящий в лицо гостю, что склонился к замку, должен был опрокинуть его на пол.
Но не опрокинул. Потому что убийца успел отшатнуться – и удар его не достал. Тогда обитатель комнаты нанес удар кинжалом. Но незваный гость перехватил руку с кинжалом и рванул на себя, выдергивая человека из комнаты, как ведро из колодца. Но теперь ошибся Домиций, полагая, что человек будет куда тяжелее, – неведомый не просто вылетел наружу, а улетел из-под колоннады в перистиль, успев вырваться из захвата Домиция.
На убийцу тем временем кинулся следующий противник – куда крупнее и сильнее первого. Гость встретил его кинжалом. Но в этот раз острое лезвие не сумело отыскать плоть и прошло мимо. Еще удар – и опять человек ускользнул. В узком пространстве комнатки это казалось немыслимым – но и в третий раз кинжал не достиг цели. Впрочем, и сам Домиций двигался не менее ловко – противник, в свою очередь, трижды не сумел его достать.
Четвертый удар все решит – Домиций вряд ли успел подумать – скорее почувствовал это. Противник захватил его руку и приложил о косяк, пытаясь выбить кинжал из пальцев, второй же рукой ухватил за горло. И тут из угла метнулся невысокий, но крепко сложенный мальчишка, воскликнул: «А вот так!» И с радостным воплем захлопнул дверь, можжа кисть руки гостя вместе с кинжалом.
Короткий вопль тут же стих, ибо второй мальчишка скользнул вперед, погружая в бок прижатого к стене «гостя» острый клинок.
Дверь толкнули снаружи.
– Осторожнее! – крикнул человек, державший Домиция – уже мертвого – за горло.
– Что там, Афраний! – спросил женский голос.
– Бой закончен! – проговорил центурион Афраний тоном судьи в амфитеатре и разжал пальцы.
Тело убитого стекло на пол. А мальчишки ухватили мертвеца за руки, выволокли из комнаты в перистиль и швырнули подле убитого Домицием раба. Кинжал, что нанес рану, бросили тут же.
– Как ты думаешь, понравится хозяину дома эта находка? – проговорил в задумчивости центурион Афраний.
– Думаю, он будет в восторге. – Мевия обвила шею центуриона и приникла к его губам. Тот поначалу ответил на ее поцелуй, но потом отстранился.
– Не сейчас… – пробормотал он.
– Почему, радость моя? Разве кровь тебя не возбуждает? Бой не возбуждает? Смерть не возбуждает? Мы ничего не видели и не слышали в эту ночь, ибо ложе наше было посвящено в эти часы Венере. Разве не так?