Наследник пепла. Книга V

Дубов Дмитрий

В Толстого полетел файербол — не сильный, но пробивающий защиту.

Ага, конструкт сбит. Следующим что-то начал готовить один из его подпевал.

Хлоп! Еще один файербол, не сильный, который практически не расходовал мой источник, но сбивал концентрацию с противника.

Отлично! Если использовать все вот так, мы сможем продержаться дольше.

Тагай и дальше указывал на тех, кто готовил следующий конструкт. Мы с Артемом стремительно целились и сбивали с них концентрацию поочередно. Это было похоже даже не на удары, скорее на укол иглой.

Но сделаны в самый неподходящий момент, когда магу нужна самая серьезная концентрация.

Однако наши противники, кажется, тоже собрались. Вокруг буквально гудели от напряжения силовые щиты, даже те, которые закрывали зрителей от наших конструктов. А мы вытягивали все больше и больше, вошли в азарт и принялись драться, иногда чуть ли не один на один.

В этот момент я почувствовал какое-то единение своей боевой пятерки. Я понял, что вот именно сейчас мы стали тем боевым организмом, который и должен быть на поле боя. Но и пятерка Толстого нам не уступала по своей силе. Они превосходили нас, но при этом я чувствовал, что мы можем взять вверх.

Да, резерв уже просел, но и у них резерв просел. И тут мы разом ослепли на секунду, дезориентированные. А в следующий миг я услышал сквозь гул щитов ревущую сирену и объявление:

— Внимание! Внимание! Произошел прорыв демонов! Всем покинуть открытое пространство, попытаться забаррикадироваться в помещениях в целях самообороны!

И будто только и дожидаясь этих слов, со стороны телепорта на трибуны стадиона накатила лавина демонов.

Глава 9

Ада фон Аден улизнула от матери с дедом, затем потихоньку прихватила аптечку у одного из лекарей, который был увлечен происходящим на поле боя, и двинулась за пределы стадиона вслед за Голицыным.

Да, она уже не испытывала такой детской привязанности к нему, но всё-таки, вспоминая какие букеты он ей дарил и что за слова говорил, считала нужным хотя бы немного поддержать того. Тем более, что им вскоре предстояло учиться в одной группе.

Нашла она его в сотне метров от стадиона, где он материл на чем свет стоит всё вокруг, включая свою судьбу, в ярости отстреливал сосульками в разные стороны и вообще вёл себя достаточно неподобающе.

— Коль, — позвала его Ада.

Никакой реакции.

— Коля.

Снова никакой реакции. Тут она вспомнила, какое произношение его имени он не любил больше всего.

— Николашенька, — проговорила она.

Голицын вздрогнул и резко обернулся к ней.

— Какого хрена ты поперлась за мной? — рыкнул он.

— Ну, как же, — Ада была абсолютно спокойна. — Тебе ж лицо, вон, до крови начистили, надо же обработать.

— Ничего, само заживёт, — с выражением непринятия проговорил Голицын. — Я — воин.

— Ну-ну, — кивнула Ада. — Ты говоришь прямо как мой отец: мол, на мне всё как на собаке заживает.

— Именно так, — ответил на это Голицын.

— Ладно уж, вони, давай садись уже, подставляй свою рожу. Чего бесишься?

— Чего мне

не беситься-то? — ответил Голицын. — Меня теперь все предателем считают, хотя я никого в своей жизни не предавал.

— И что теперь? — Ада достала марлевый тампон, налила на него спирт и принялась обрабатывать лицо молодому человеку. — Тебе лично это как-то жить мешает?

— Я привык к другому отношению, — проговорил он.

— Послушай, — Ада плавными движениями приводила лицо Николая в порядок. — Ты вообще не при делах. Это все дела твоего дяди, в конце концов. Вон, смотри на Артема Муратова. Он-то живет как-то, с учетом того, что все вокруг считают его отца предателем.

— Ты не понимаешь! Я ничего не сделал, чтобы заслужить это клеймо! — воскликнул Голицын.

— Николай, — проговорила Ада, — ты же пойми: нормальные, адекватные люди будут тебя воспринимать исключительно по твоим делам. Поэтому вообще не вижу проблем для беспокойства. А ненормальные и неадекватные, зачем они тебе нужны? А всех, кто делал тебе пакости и прочее дурно пахнущее, записывай карандашиком в блокнотик, пригодится.

Она прикоснулась тампоном к ранке, и Николай поморщился.

— А если у тебя болит где-то там… самомнение и прочее, так добейся того, чтобы ты сам из себя что-то представлял, а не отождествлялся с какой-то другой фамилией. Чтобы, слыша твоё имя, не о дяде твоём думали, представляли тебя и затыкали бы свой язык куда поглубже, — заключила Ада.

Тут Голицын зашипел, потому что тампоном, пропитанным спиртом, она прижгла ему рассеченную бровь, и Николаю стало очень больно.

— Так я что-то не понял, — усмехнулся он сквозь гримасу боли, — а где та нежная фиалка, которой я букеты таскал в самом начале учебного года?

— Ну, знаешь ли, — сказала она, — несколько недель тренировок выбили из фиалки все лепестки. И это стараниями половины контрактников на Стене.

— Ничего себе! А как это? Зачем? — не понял Николай и нахмурился.

— Ну, а каково, ты думаешь, мне было сюда поступить? Я поступала на общих основаниях. Не за красивые глаза, сиськи или задницу. Я тут, знаешь ли, сама постаралась.

— В смысле? — Голицын остановил руку Ады и смотрел ей прямо в глаза.

— В коромысле, — ответила ему девушка, освободила руку и продолжила свои манипуляции. — По итогу моих тестов у меня было бы восемьдесят седьмое место из ваших девяноста. Так что не надо на меня смотреть такими глазами. Я на своем месте.

— А какой у тебя ранг? — поинтересовался Голицын.

— Граница с гриднем, — ответила Ада.

— Вот оно что, — усмехнулся Николай. — Так может, за тобой ухаживать надо было как раз по причине хорошей генетики?

— Ой, ну какая генетика, Коля! Ты — лёд, я — пламень. Что у нас может быть общего? Какая генетика? Кого мы породим, в конце концов? Нет, ничего хорошего, из этого не выйдет.

Но Николай смотрел на Аду такими глазами, как будто увидел в ней что-то новое, какого-то совершенно незнакомого для себя человека.