Наследник раджи

Автор неизвестен

Ганес вынул из-за кафтана узкую полоску бумаги и поднес к одной из свеч, чтобы господин мог прочесть, что на ней написано.

— Письмо от Дост-Али-Хана? — спросил раджа.

Прочтя записку два раза, он поднял на слугу сверкающий взгляд:

— Ты знаешь содержание письма, Ганес?

— Разве слуга может читать письма, писанные к его господину?

— Ты уклоняешься от прямого ответа. Я не спрашиваю тебя, читал ли ты письмо, но спрашиваю, знаешь ли ты его содержание?

— Если Ганес и думает это, зачем говорить свои мысли? Он может ошибиться.

— Ну, Ганес, если

ты привязан ко мне, то отвечай откровенно. Бог видит, что ради любимой женщины я готов на всякие опасности. Но не может ли случиться, что, вместо того чтобы помочь ей, я сам попаду в западню?

— Господин, — воскликнул Ганес, забыв всякую осторожность, — умоляю вас верить словам вашего слуги! Здесь нет западни, иначе Ганес не взял бы на себя поручение. Дост-Али-Хан не забыл ласки господина, я уверен в этом. Остальное мне неизвестно.

— Если ты знаешь это, то знаешь и еще кое-что…

Ганес еще ниже наклонил голову, но ничего не сказал.

— Время идет. Будь откровенен со мной, и я буду говорить с тобой прямо. Последнее, впрочем, надо обдумать. Если же ты не можешь говорить, как я того желаю, то оставь меня и позови Субдула.

Приказание было отдано тоном, не допускающим возражений, и Ганес вышел разочарованный. Том раздумывал еще о странном послании, когда в комнату вошел Субдул, все еще в одежде факира.

— Что, удачно? — поспешно спросил Том, вставая.

Черное лицо Субдула сияло удовольствием.

— Да, ваше сиятельство, я передал письмо, и саиб, которого я привел с собой, принес вам ответ. Письма у нас нет: было бы еще опаснее нести его…

— Я вполне доверяю тебе, Субдул. Брат не мог бы оказать мне больше преданности. Чем наградить тебя? Золотом?.. Драгоценными камнями?.. Почетным платьем?

— Ничем, ваше сиятельство. То, что господин назвал меня братом, для меня уже достаточная награда. А вот и саиб.

— Не уходи! Ты приобрел право знать все мои тайны. Сядь на эти подушки.

Субдул повиновался неохотно, еле-еле держась на ногах от усталости. Портьера снова поднялась, и вошел Берти Листон в самом нарядном из европейских костюмов Тома. Контраст между его фигурой и чисто восточной обстановкой этой сцены был так комичен, что молодые люди не могли удержаться от смеха.

— Дали вам поужинать? — спросил Том, пожимая руку Берти. — Если у вас есть сила говорить, расскажите мне, что с нашим милым генералом, леди Эльтон и их дочерьми?

Берти с оживлением рассказал о засаде близ Меерута, где генерал чуть не погиб.

— Какой герой и какой чудный человек! Что, ему лучше?

— Да, надеемся, но он сильно потрясен нравственно. Если бы он знал, что старшая дочь в безопасности, мне кажется, это был бы важный шаг к выздоровлению.

— Да, если бы знать это! — воскликнул Том в отчаянии. — Мне казалось, что я напал на след, но оказывается, что ошибся. Я хотел предупредить убийства в Янси, но дорогой меня на целых три дня задержали солдаты Дост-Али-Хана, и было уже поздно…

— Как это? — спросил Берти, не знавший ничего об ужасном эпизоде.

— Все перебиты, кроме одной девочки, которую мне удалось спасти чудом. Они сдались от недостатка провианта! Смерть была быстрая. Я видел их

тела, разбросанные под открытым небом.

Берти закрыл лицо руками. Когда он их отнял, глаза его налились кровью, а лицо побледнело как полотно.

— Там была моя сестра с ребенком нескольких месяцев… Отправьте меня наказать этих скотов!.. О, если бы я был там!

— И вы ничего бы не могли сделать, — грустно отвечал Том.

— Кто знает? Хоть бы убил нескольких.

Берти плакал, как дитя. У Тома глаза были сухи: отчаяние и неизвестность иссушили его слезы.

— Мы еще кое-что можем сделать, — сказал он. — Гумилькунд хранит верность, и мы хотим окружить надежными тенетами этих убийц жен и детей. Я уже отправил послание в Меерут, чтобы английское правительство знало истинных друзей. Придется отказаться от личной мести, Берти… Вы слышите меня?

— Да. Скажите мне, что делать, и все будет исполнено.

После продолжительного разговора они перешли в столовую, где был приготовлен роскошный ужин. Затем, отдохнув немного, Берти отправился в Меерут, между тем как раджа в пышном шествии направился к главным городским воротам, чтобы проститься с храбрецами, отправлявшимися в Дели.

XXVI. Беглецы

Поздним вечером этого дня в пределы Гумилькунда въехала запряженная двумя буйволами повозка, в которой сидели три англичанки и ребенок. Десять суток они ехали так, прячась днем в каком-нибудь хлеву или развалившейся хижине и дрожа при каждом шорохе, а ночью медленно подвигаясь вперед. Каждый вечер при наступлении темноты таинственный проводник, рисковавший жизнью, чтобы защищать путешественниц, выводил их из убежища и снова усаживал в повозку.

Но как ни трудно было такое бесконечное путешествие, англичанки считали бы себя счастливыми, если бы не знали всех мучений, которые в это время переносили столь многие из их соотечественников. Их странный проводник каждое утро и вечер приносил им свежую воду и самую лучшую пищу, какую только мог раздобыть, и вообще старался доставить как можно больше удобств путешественницам. Одна из них, по-видимому, догадывалась о причине его заботливости, и ее доверие сообщилось другим, которые последовали ее совету и вполне вверились попечениям этого человека.

Однажды утром, на девятый день пути, проводник сказал им, что они уже близко к цели и к концу испытаний.

Со дня на день ожидали наступления муссона, и проводник быстрее гнал своих буйволов, торопясь прибыть на место еще до начала бури, хотя на пути и не предстояло переправы через какую-либо большую реку, а парусиновая крыша повозки могла служить надежной защитой от дождя. В то время в повозке было еще четыре дамы и двое детей.

Через два или три часа после выступления в путь наступил тот ужасный мрак, который в Индии предшествует буре. Проводник, ведший буйволов, хотел спустить полог повозки, как одна из путешественниц выразила желание пойти рядом с ним вместе со старшим из детей. Темнота была такая полная и место настолько пустынно, что Хусани согласился, и они пошли по дороге вдоль опушки леса. В двух шагах не было ничего видно, но индус знал дорогу и радовался темноте, защищавшей их.