Наследник Тавриды
Шрифт:
— Что не исключает перемен в отечестве, — парировала Собаньская. — Он не знает, какая сторона предпочтительнее. Эдакий Гулливер, стоящий ногами на обоих берегах пролива. Так же, как и ты.
Александр потянулся к графине и поцеловал ее в крупный смеющийся рот. Она все понимала, эта умная, опытная женщина, в которой доля цинизма напоминала соус с перчинкой, поданный к роскошному ломтю телятины.
— Хорошо, я благословляю твой поход за сведениями. — Раевский перекрестил пассию на католический манер. — Но смотри, не все неси своему старому казнокраду. Вырони
Каролина не умела промахиваться. Ее единственной неудачей за последний год стал наместник. Да и тот только усилием воли. Что за жена, ради которой муж отвергает добровольные приношения своему чину? Графиня оказалась обыкновеннейшей внешности и недалекого ума. Это еще больше оскорбило Собаньскую. С памятного вечера Воронцовы сделались ее врагами. Впрочем, к каждому был особый счет.
С Мочениго провала не последовало. За два дня Каролина выжала из итальянца больше, чем Раевский за неделю.
— Положение серьезно, — объяснила она любовнику. — Те, кого представляет твой злополучный граф-карбонарий, имеют штаб-квартиру в Вене. Они покровительствуют тамошней Этэрии, но не только ей. Их желание состоит в том, чтобы русские братья потихоньку приютили здесь, на юге, остатки разбитых этэристов и приняли на хранение ценности — оружие, награбленное добро. За это вам обещается всемерная поддержка в тот момент, когда вы сами начнете действовать. Этэрия Одессы получит новых, обстрелянных членов, которые на время растворятся в городе. В условленный час они помогут при захвате порта. Отсюда прямая связь с Европой. А в Италии, Испании и Греции под золой тлеет огонь.
— Мягко стелят, — отозвался Александр, мигом поняв, в какие хлопоты хочет ввести общество заезжий карбонарий. В сущности, Мочениго не обещал ничего конкретного. Зато все старания по обустройству толпы вооруженных пораженцев русская сторона должна будет взять на себя. — Я подобные вопросы не решаю. Нужно говорить с членами Управы.
В начале марта в Одессу приехал Липранди. Он был назначен графом в комиссию по прокладке дорог и колесил по наместничеству с картой, готовясь дать ответ: что строить, где и в какую цену? Местный камень его не радовал. Везти гранит из Европы — смешно. Есть свой диабаз, но на разработку ушли бы годы. С этими новостями полковник отправился на доклад к Воронцову. Был ободрен и приголублен.
— Ну и что, что прочнее базальта. Будем взрывать. Вы же видите, сколько народу расплодилось. Если не занять их работой, уйдут в разбойники.
По своему обыкновению, граф пригласил приезжего на обед. Липранди в прекрасном расположении духа явился к наместнику и застал там Пушкина. Кислого и не в своей тарелке. Поэт сидел далеко от полковника и через стол переговаривался с Ольгой Нарышкиной. Она метала в него стрелы Амура, самым бесстыдным кокетством добиваясь внимания. Вообще Александра Сергеевича окружало дамское общество. Никто из серьезных чиновников с ним не разговаривал. Те смотрели наместнику в рот. Зато слабый пол был явно заинтригован новой поэтической персоной на одесском рейде. Время от времени в разговор вмешивалась графиня.
— Куда вы теперь? — спросил он, когда трапеза закончилась и приятели столкнулись в передней.
— Отдохнуть, — буркнул Сверчок. — Сами видите, что здесь за обеды! Это вам не Инзов! Не Орлов! Попробуй слово сказать — съедят. Все только то уместно, что нравится графу.
— Чего же вы ожидали? — удивился полковник. — Это его дом. Если вам нужен пунш и тесная кампания, поезжайте в трактир к Папе-Коста. Там можно ноги на стол закидывать.
Поэт ничего не ответил и поспешил выйти. Зная переменчивость его настроений, Липранди тут же выкинул из головы разговор. Часов около восьми он явился в отель Рено и, проходя мимо номера Пушкина, услышал из-за двери громкий хохот с надрывами.
— Куконаш Пушка, когда ты смеешься, у тебя кишки видны! — Полковник толкнул дверь.
Александр Сергеевич без сюртука, в одной белой, не весьма чистой рубахе сидел на коленях у мавра Али, или Морали, как его тут называли, и щекотал гостя за пухлые бока. Тот всеми силами уклонялся от проворных пальцев поэта, чем веселил хозяина до слез.
— Вот видишь, Иван Петрович, какая мне по вкусу компания! — воскликнул Пушкин. — Это корсар родом из Туниса. У меня лежит к нему душа. Может быть, мой дед с его предком были родней?
Морали на эту тираду отвечал только белозубой улыбкой. Было видно, что ему нравится поднимать Пушкина, как ребенка. Подбрасывать его и забавляться с ним.
— Судя по роже, этот малый картежник и плут, — сказал Липранди по-русски. — Впрочем, я таких люблю. Пойдемте ко мне пить чай.
Честная кампания переместилась в номер полковника, который, где бы ни жил, не утрачивал своего бедуинского гостеприимства. Пустились в воспоминания о Кишиневе. Теперь Пушкин локти кусал, как там было славно!
— И квартира, и стол, — сетовал он. — Без копейки. Друзей целый город. Инзушка меня душевно любил. Хоть и сажал под арест без сапог. А здесь? Скучно, моя радость!
— Тебе и там казалось скучно, — отозвался Липранди, выкладывая на блюдо сушеный виноград.
— Я дважды просился у царя в отпуск. — Голос Пушкина исполнился неподдельной грусти. — Нет ответа. Остается одно. Взять тихонько трость и поехать посмотреть Константинополь. На Святой Руси невтерпеж.
— Отпуск из ссылки? — рассмеялся Липранди. — Ты оригинал!
Поэт опять ухватил мавра за бока.
— Чтобы развеяться, нужны сильные средства. Вот Морали — мое единственное утешение.
— Это ни в какие ворота не лезет, — Михаил Семенович поспешно сложил листок и отбросил его от себя, точно не мог держать в руках. — Есть в городе хоть одно происшествие, не связанное с Пушкиным?
Лиза подняла брови. Они сидели в кабинете графа в новом доме Фундуклея, отделка которого была почти закончена. На Масленицу им предстояло впервые принимать гостей, и оба боялись ударить в грязь лицом.