Наследник Тавриды
Шрифт:
— И что? — с живостью поинтересовался Воронцов. В его глазах мелькнул незнакомый Бенкендорфу сухой блеск.
— Ничего. Трогать не велено. — Александр Христофорович сокрушенно опустил голову. — Сегодня я отвечал на вопросы государя. И знаешь, о ком он спрашивал?
Лицо графа оставалось непроницаемым.
— О тебе. — Гость выдержал паузу. — О Ермолове, Киселеве, Орлове, Волконском. Обо всех, кто реально имел вес в армии. Александра Павловича интересовали вы. И ваши, так сказать, связи с теми, кто указан в списке заговорщиков.
Михаил поднялся.
— И что же ты сказал?
Бенкендорф заерзал.
— Сказал, что на тебя влияют братья Тургеневы. К счастью, государь этим удовлетворился. Но, Миша, я не знаю, что за каша варится в царской голове! — Гость не мог больше сдерживаться. — Я не понимаю логики его размышлений. И я боюсь.
Воронцов подошел к буфету красного дерева, достал оттуда бутылку бренди и два стакана.
— Чего? Не на тебя же влияют Тургеневы, — съязвил он.
— Но на мне отражаются решения государя, смысла которых я не улавливаю, — парировал генерал. — Виноваты одни, наказывают других. Кто гарантировал, что завтра вас всех не призовут к ответу?
Граф разлил бренди по стаканам.
— Разве вы с Илларионом Васильевичем не можете объяснить…
— Васильчиков снят с должности, — выдавил из себя Шурка. — Я тоже.
Рука хозяина застыла в воздухе, и бренди перелился через край.
— Не доглядели. — Бенкендорф невесело рассмеялся. — Не знаю, кого поставят командовать штабом гвардии. Мне дают первую кирасирскую дивизию. Илларион Васильевич пока никуда не определен. Останется членом Государственного совета. Не густо.
Михаил с жалостью смотрел на друга.
— Ты подашь в отставку?
— Нет. — Александр Христофорович покачал головой. — Меня из армии придется сапогами выпихивать. А тебе скажу: если ты сейчас испросишь у императора разрешение ехать за границу, он только обрадуется. Подальше от греха. Видно, сильно ты насолил своими идеями про крестьян.
Михаил задумался.
— Я рассчитывал уехать совсем в другом направлении.
— Езда бывает не только на юг, но и на север, — разозлился Бенкендорф. — В кандалах и с казенным сопровождением! — Он помедлил, потом взял друга за руку. — Пусть рассеются подозрения. Генерал-губернаторство от тебя не убежит.
Глава 3
«Далече северной столицы»
Кишинев. 1823 год.
— Я вас познакомлю. Забавный парень! — Мишель Орлов влек за собой брата Федора по извилистой улице к Инзовой горе. Старый город, топорщась черепичной корой крыш, обступал их с обеих сторон. Солнце лупило в макушки, из чего можно было заключить, что близится полдень и вскоре в доме губернатора подадут дульчец с турецким кофе.
— Тебе придется перезнакомить меня с половиной здешних жителей, — благодушно осклабился Федор. Третий из героических братьев, потерявший под Бауценом ногу, но не веселое расположение духа, приехал, чтобы помирить старшего с младшим. И попал в объятья почти раскаявшегося Мишеля. — Будем считать, что мой костыль заменяет миртовую ветвь. Если вы с Алексисом
Мишель заверил добродушного полковника в согласии идти на мировую. И пустился в рассказы о городе.
— Самый занятный малый в Кишиневе — Пушкин, племянник поэта. Да ты его видел на реке у переправы. В красной феске.
— Коротышка? А зачем ему железная палка?
— Тут свой случай. — Мишель рад был поточить лясы. Федор не каждый день выбирался из деревни. — Пушкин решил стреляться с Толстым-Американцем. Тот распустил слух, будто государь, прежде чем выслать поэта из столицы, велел высечь его за шалость в Царском Селе.
— Поделом, — заржал Федор. — Не пытайся цариц целовать!
— В отместку Пушкин рассказывает, что Толстой во время американского путешествия был за шулерство высажен товарищами с корабля на необитаемый остров за шулерство. Вместе с ручной гориллой. Жил с ней, как с женой. А потом съел…
Федор хрюкнул, подавившись смехом.
— Каждое утро он стреляет в стенку восковыми пулями. И носит железную палку, чтобы тренировать руку.
— Штафирка, — презрительно бросил Федор. — Ладно, поглядим.
Дом генерала Инзова располагался на холме. Это было двухэтажное оштукатуренное здание, стены которого, по местной моде п, окрывали картинки с изображениями вьющихся растений. Сзади к постройке примыкал сад, по скату холма спускался виноградник. Под ним в лощине гремела река Бык. Чуть в стороне находился птичник, и неумолчное квохтанье, кукареканье и чириканье сопровождало каждый разговор в комнатах.
Генерал Инзов, добродушный старик, относился к ссыльному по-отечески мягко. Жалкий вид юноши, добиравшегося с севера почти без гроша, в каких-то обносках, тронул сердце наместника. Разве родных у него нет? И что за манера у нынешних родителей открещиваться от детей, чуть только они прогневают государя?
Мишель Орлов представил брата хозяину и завсегдатаям его дома — полковникам Алексееву и Липранди. Первый был мастером стула местной ложи «Овидий». Второй — резидентом Главного штаба, часто исчезавшим на турецкой стороне и щеголявшим неизвестно откуда бравшимися деньгами. Те радушно приняли безногого новичка, и братья остались до обеда. Пушкин не появился. Он с утра сидел, запершись в комнате — марал бумагу. Домоправительница генерала молдаванка Катерина пару раз порывалась постучать. Но из-за двери слышалось:
— Я работаю!
Почтенная дама нервничала: как без обеда?
— Куконаш Пушка, — наконец закричала она. — Вы не завтракали, не пили кофе, теперь отказываетесь от щей. Я принуждена буду отворить своим ключом. И поставить вам еду на стол.
С этими словами «жипуняса» Катерина загремела связкой, болтавшейся у нее на железном кольце у пояса. Но не успела отомкнуть дверь, как створки сами распахнулись и в лицо экономки вылетел ком рваной бумаги.
— Вот вам! Вот! — раздался изнутри гневный голос. — Из-за вас я погубил целую страницу! Куриные мозги!