Наследник Тавриды
Шрифт:
Михаил Семенович стоял как громом пораженный. Лиза опомнилась первая. Осторожно, но твердо она взяла мужа за локоть и повлекла за собой прочь. Они шли, провожаемые изумленными взглядами, ни на кого не оборачиваясь и ничего не говоря. Граф смотрел вперед невидящими глазами. Никогда в жизни он не переживал такого унижения.
Без понукания кучер сам хлестнул лошадей, и карета поспешно выкатилась из ряда праздничных экипажей. Супруги сидели внутри молча. Стыд сжигал обоих. Но если у Лизы щеки горели, то Михаил был мертвенно бледен. Воронцов не сразу отважился скосить на жену глаза. Догадывалась ли
Лиза молчала. Она смотрела в сторону и покусывала губу. Краем уха женщина слышала, что многие в свете недовольны поступком Михаила. Считают опасным обсуждение проектов о крестьянах. Пока государь поддерживал идею, роптали вполголоса. Но, вернувшись с конгресса, Александр Павлович в узком кругу высказал свое неодобрение «поспешностью горячих голов». Этого хватило. На фоне следствия в Семеновском полку слова императора звучали угрожающе. И вот один из министров отказал Михаилу от дома. За ним последуют другие.
Лиза протянула руку и завладела пальцами мужа.
– Может, нам стоит уехать на время?
Командир гвардейского корпуса Васильчиков всегда дышал с государем «не в ногу». Причем делал это искренне, в полной уверенности, что его действия получат высочайшее одобрение. Нежелание Александра брать под арест заговорщиков, перечисленных в доносе Грибовского, показалось ему ошибкой, и он испросил аудиенции, чтобы уточнить, так ли понял обожаемого монарха.
– Сии люди весьма зловредны, – настаивал генерал. – Возможно, не без их наущения случилась заминка в Семеновском.
Государь поморщился, как от зубной боли. Его любимый полк! Он числился шефом семеновцев еще в бытность великим князем. В чем и когда им было отказано? А они отплатили черной неблагодарностью. Единицу расформируют и наберут заново. Тех, кто не угодил в рудники, ждет Кавказ. Офицеров разошлют по дальним гарнизонам. Но чего хочет Васильчиков? Что за странная манера давить на императора?
– Вот, хотя бы Николай Тургенев, – бубнил генерал. – Грибовский пишет, что он «нимало не скрывает своих взглядов, гордится званием якобинца, грезит гильотиной и готов рискнуть, чтобы выиграть все при перевороте». Его наставления вселили во многих молодых людей пагубный образ мыслей.
Александр Павлович поджал губы.
– Я знаю, что он держится крайних убеждений. Но я также знаю его за честного человека. Этого достаточно. – И видя, что Васильчиков недоуменно хлопает глазами, продолжал: – Мой милый Илларион Васильевич, вы служили мне с самого начала моего царствования. Я сам долгие годы разделял подобные заблуждения. Не мне их судить.
«А кому же?» – хотел спросить генерал, но сдержался.
– Ступайте, – отпустил его государь.
Когда смущенный и безмерно озадаченный командир гвардейского корпуса вышел, Александр Павлович приблизился к окну. Его кабинет выходил на набережную. Нева была сплошь покрыта парусами мелких весельных лодок, яликов, прогулочных яхт. В отдалении у Петропавловки маячил трехмачтовый фрегат. Желтоватые очертания крепости в утреннем тумане были словно обведены голубым контуром. Она, как черная мысль, постоянно присутствовала в поле зрения.
Император снова поморщился.
Впрочем, как ни туп Васильчиков, а разговор он начал с Тургенева. Кишками чует, кто сметану съел! Император вздохнул и отвернулся от окна. Единственная крупная рыба, попавшаяся на глаза гвардейскому сыску. 30 степень посвящения, «Великий восток Франции». Когда после войны галльские братья обращали внимания на самых толковых из наших, Тургенев был принят вместе с Давыдовым и Орловым. Он сразу поднялся очень высоко и теперь, вероятно, выполняет здесь не свои желания. Его трогать нельзя.
Александр вернулся к столу и повертел в руках верхний лист донесения Грибовского. Резонеров по этому списку он тихо удалит из гвардии. Пусть тогда попробуют устроить переворот! Но наказывать нужно не только их. А в первую голову тех, кто допустил, чтобы по полкам расползлась гниль. Мало, еще очень мало надежных офицеров, присланных графом Аракчеевым из поселений…
До обеда состоялось заседание Государственного совета, после которого император ласково поманил рукой помощника статс-секретаря Николая Тургенева и тихо, так, чтобы никто не слышал, сказал ему:
– Брат мой, как христианин христианину советую вам: покиньте Россию.
Высочайшая аудиенция оставила у начальника штаба гвардейского корпуса самые противоречивые ощущения. Хотелось или сразу идти на Лебяжью канавку топиться, или отправиться в родовое имение Фалль разводить пчел. Однако по здравому размышлению, Александр Христофорович пошел в кофейную на Невском, откушал там рюмку французского коньяку – выпил бы водки, но дела, – закусил лимоном и, очутившись на улице, кликнул экипаж.
К дому Воронцовых он подъехал еще засветло, когда жара с петербургских улиц уже перелезала на жестяные крыши, а из подворотен вместе с длинными тенями явственно надвигались сумерки. Бенкендорф знал, что ему рады, и с удовольствием посидел бы с Лизой, но сейчас имел разговор к одному Михаилу. По едва приметному движению руки мужа графиня встала и, поцеловав Шуру в лоб, удалилась к себе.
– Что-то не так? – Воронцов насупился. – У тебя неважный вид.
Бенкендорф замялся.
– Помнишь наш разговор в Париже? Ты тогда спрашивал, правильно ли поступил, подав в отставку. Кажется, я готов ответить.
Михаил поднял бровь.
– Да. Абсолютно. – Александр Христофорович перевел дух. – Но я не за тем пришел. Мой сегодняшний разговор с государем… Тьфу ты, черт! Все в голове мешается! Слушай, Миша, тебе надо уезжать. И как можно скорее.
Граф не мигая смотрел на друга.
– Объяснись.
– Я пытаюсь! – сорвался гость. – Так вот, накануне неприятностей в Семеновском полку мы получили известие, что в гвардии действует шайка… ну, тайное общество. Были известны его члены. Все. По фамилиям. Не бог весть какие птицы. Но офицеры. Мы с Илларионом Васильевичем подали императору доклад. Солдат наказали весьма сурово. Я думал, что этих господ хотя бы допросят.