Наследник Тавриды
Шрифт:
– Но вы кричали и мешали остальным смотреть оперу, – возмутился Денисевич.
– Я уже не школьник, – холодно отрезал молодой человек. – И теперь пришел решить дело, как полагается.
Лажечников сам пописывал в стол и о знаменитом авторе «Руслана и Людмилы» был наслышан.
– Обождите, господа! – Схватив соседа за руку, он потащил его в другую комнату.
– Вы понимаете, кто это? – обратился адъютант к Денисевичу, как только дверь закрылась. – Это же Пушкин!
Майор хлопал глазами. Как видно, ни «Ноэль»,
– С ним нельзя стреляться, – гневным шепотом просипел Лажечников. – Это наш Байрон.
– Не имею чести знать, – виновато отозвался Денисевич. – Как вы сказали?
– Байрон, Шиллер, Гете в одном лице и по-русски. Хотите стать убийцей Шекспира?
– Все эти господа вздумали со мной дуэлировать? – ужаснулся простак. – Из-за того, что я сделал замечание в театре?
– Вам лучше извиниться, – глубоко вздохнув, сказал Лажечников. – Если вы хотя бы поцарапаете пулей вашего противника, назавтра получите столько вызовов, что домой живым не выберитесь.
– Боже мой! – простонал Денисевич. – Лучше бы я не ездил в театр. Знаете ли, у нас в гарнизоне с дуэлями очень строго.
– Так идите и откажитесь, – адъютант подтолкнул товарища к двери. – Будем считать, что секунданты настояли на примирении.
Ошалевший от услышанного майор вышел к гостям.
– Господин Пушкин, – начал он неуверенным тоном. – Вчера я действительно… задел вас. О чем сожалею. Не согласитесь ли вы считать инцидент… не бывшим?
Молодой человек несколько мгновений молчал, пристально глядя в растерянное лицо оскорбителя. Потом медленно, в задумчивости кивнул.
– Хорошо. Я вас извиняю.
Денисевич протянул ему было руку, но гость не принял ее и, чуть заметно хмыкнув, удалился. За ним прогрохотала шпорами по паркету кавалергардская свита.
– Алексей Федорович! Что я слышу?
Орлов поморщился. Менее всего он хотел встречаться с великим князем Николаем. Тот имел привычку говорить что думает и питал к генералу горячую приязнь.
– Вы подали в отставку?
Орлов с неохотой обернулся и поклонился царевичу. Это был рослый худощавый молодой человек с чеканным профилем, очень подходивший для того, чтобы идущие на смерть приветствовали его: «Аве, цезарь!» Становилось даже досадно, когда во время разговора мраморное лицо Никса оживало, принимая самое простецкое выражение.
Они столкнулись на Комендантской лестнице Зимнего дворца, где всегда полно лишних глаз, и великий князь увлек генерала налево, в пустынную анфиладу залов.
– Зачем вы написали прошение?
Алексей Федорович помялся. Под пристальным взглядом царевича он чувствовал себя неуютно.
– Вы же знаете эту историю. Я не могу больше командовать. Надо мной смеются почти в лицо.
Никс побагровел.
– А вам не приходило в голову, что именно этого они
– Кто?
Великий князь жестом пригласил собеседника к окну. Во внутреннем дворике шел развод караула.
– Кто у нас служит? – отрывисто произнес он. – Есть честные, исполнительные офицеры. Их мало. Они тянут лямку, несмотря на издевательства. Есть добрые малые, которых большинство. Такие были бы хороши в хороших руках, но под влиянием развратных товарищей опускаются. А есть горсть паршивцев, которые перепортили все стадо. Тронь одного, остальные встанут на дыбы. Лунин для нас чужой. Приехал и уехал. Его руками воспользовались. И спрятались в тени.
– Я уже подал прошение. – Орлов поднял ладонь, как бы отметая все рассуждения.
Великий князь опустил глаза в пол.
– Я его стянул со стола у брата.
– Ваше высочество! – Алексей Федорович онемел от ужаса.
– Давайте порвем! – взмолился царевич. – Без вас бригада пропадет.
Генерал требовательно протянул руку. Великий князь положил в нее бумагу. Несколько секунд Орлов смотрел на плотный гербовый лист, потом с силой скомкал.
– А государь?
– Я все улажу.
Генерал-губернатор Санкт-Петербурга Михаил Андреевич Милорадович крутил в руках увесистый перстень-печатку с вырезанным на рубиновом поле девизом: «Прямота меня поддерживает». Драгоценный подарок императрицы-матери скрывал секрет – плоский камень откидывался, как крышка, а под ним красовалась овальная пластинка слоновой кости с профилем Марии Федоровны, выточенным ею самой. Поскольку генерала и августейшую вдову связывали далеко не служебные отношения, то мысли, навеваемые презентом, заставляли Милорадовича едва приметно улыбаться.
Впрочем, сегодня был как раз такой день, когда прямота должна была поддержать генерал-губернатора. Государь приказал ему призвать к себе коллежского секретаря Пушкина, сказывают, крамольного писаку, и истребовать у него тексты виршей, не пропущенных цензурой.
Сопляк явился в половине двенадцатого, и генерал, как положено, с час промариновал его в передней. Пусть чувствует, к кому пришел. Потом, когда шустрый, как юла, штафирка провертел на стуле дыру, Милорадович милостиво велел пустить.
– Сударь мой, – Михаил Андреевич обратился к гостю важно и вместе с тем ласково, – у меня лично нет к вам никаких вопросов. Но его величество наслышан о дурном содержании ваших стихов. По городу ходят сотни списков. Мне приказано получить от вас экземпляры.
Говоря это, губернатор чуть презрительно косился на засаленные лацканы легонького не по погоде фрака, на тонкую мальчишескую шею визитера и на отсутствующую запонку его правого манжета. Гость не произвел на генерала серьезного впечатления. Государь воюет с мальчишками, заключил Милорадович, и в такт своим мыслям неодобрительно покачал головой.