Наследник Земли кротких
Шрифт:
- Зика, добрый вечер, - начал он, крепко её держа.
– Я достал два дефицитных билета в Большой театр на "Князя Игоря". Пойдем прямо сейчас.
У чувствительной девушки подкосились ноги от сильного потрясения, и она осела прямо ему в объятия. Я бросилась вырывать свою сестру из его вполне по-крестьянски сильных ручищ.
- И что тут происходит?
– спросил Семён, как нельзя вовремя подошедший к нашему дому.
- Сеня, - задыхаясь попросила Зика, - доведи меня, пожалуйста, до квартиры.
- "Сеня"?!
– ахнул Иван Афанасьевич. Но рук
- Чувствую, что моя жена что-то натворила, - спокойно сказал Семён.
– Здорово, Иван.
Он помнил молодого врача, потому что встречал его раньше, когда тот провожал Зику до дома.
- Ваша жена?
- Да. Тася, - резко ответил Семён, останавливая приступ ревности влюблённого в Зику человека.
- Нет, Тася не виновата, - тихо сказала Зика, сумев взять себя в руки.
– Отпустите меня, Иван Афанасьевич. Я с вами не пойду. Не пойду больше никуда.
- Да почему?
– он её отпустил, но пристально вглядывался в глаза в неярком свете газового фонаря.
Девушка покраснела, молча отвернулась и убежала в подъезд. Её поклонник бросил дефицитные билеты в снег, выругался сквозь зубы и пошёл прочь.
- И все же, Таська, маленькая ревнивица, - подозрительно сказал Семён, - это твоих рук дело.
Я не стала спорить с чекистом.
- Не знаю, что ты сделала, но ты неправа. Ты из ревности рассорила влюбленных людей. Это нехорошо.
- Не из ревности, - вспыхнула я.
– У вас свои принципы, у нас - свои. И их нельзя нарушать.
- Какие уж у нас принципы, - вздохнул Семён.
– Только не ври, что не ревнуешь. Мне со стороны заметнее. Батюшка ваш-то хоть знает?
Отец Владимир ничего не знал. Мы с Зикой постеснялись рассказать ему насчет Гаврилиады.
- Не знает? Ты не взяла благословение у своего духовного отца на важное дело?
– тоном демагога-профессионала вопросил Семён.
Его слова запали мне в душу. На свою самодеятельность я благословения не брала.
Отец Владимир, когда узнал от меня о произошедшем, огорчился.
- Ты не понимаешь, что поступила плохо?
Но я не понимала. Я помешала Зике предать Христа, полюбив кощунника-атеиста. Что же тут плохого?!
И тогда суровым голосом, которым батюшка никогда не говорил не только со мной, но и ни с кем на моей памяти, он сказал.
- Тебе нельзя причащаться, Татьяна. Изволь сначала понять, в чем согрешаешь перед Господом нашим.
Я с ужасом смотрела на своего всегда доброго, всепрощающего духовника. Он глядел не на меня, а на икону Спасителя.
- Властью, мне данной, я запрещаю тебе причащаться до принесения покаяния.
Так что последние дни того Рождественского поста мы проплакали с Зикой на пару. Только не обнявшись, как мы раньше это делали, а порознь.
А сразу после Крещения Иван Афанасьевич пришёл в наш Георгиевский храм и долго исповедовался отцу Владимиру. Только тогда я и поняла, что надо было рассказать о публичном чтении Гаврилиады не Зике, а моему батюшке. И если бы я не ревновала свою
Уже гораздо позже от одной из сестер милосердия, встреченной мной в Казахстане, я узнала, что батюшка ходил в Марфо-Мариинскую обитель, чтобы поговорить с тем, кого полюбила его духовная дочь. Та сестра случайно находилась в момент разговора в подсобном помещении, вовремя выйти не успела, а после постеснялась, опасаясь прервать серьёзный разговор.
В отличие от меня, девятнадцатилетней девчонки, батюшка с первых минут общения с Иваном Афанасьевичем, понял, насколько тонкой душой обладает молодой врач. И он счел нужным рассказать ему, в чем причина того, что Зика старается с ним не встречаться.
- Скажите, Иван Афанасьевич, когда вы заучивали наизусть Гаврилиаду, не чувствовали разве, что в тот момент в вашей душе умирает что-то нежное и светлое? Неужели скабрезный хохот слушателей достойная цена за отмирание вашей собственной души? Вижу, что вы меня понимаете.
Врач молчал.
- Я знаю, что для Зинаиды в браке будет необходимо душевное общение, питание друг другом и взаимное проникновение сердец. Вижу, что и вам не хватает близкого друга, которого вы надеетесь обрести в своей жене. Верующая девушка не сможет стать настоящей женой человеку, в душе которого живет насмешка над святыней. Тяжело даже сожительствовать с человеком других вкусом, другой культуры, не так ли? Сожалею, но вынужден вам сказать, что если вы не примите то, что свято для вашей избранницы, вам с Зинаидой действительно лучше разойтись сейчас, чтобы она не страдала всю оставшуюся жизнь. Да ведь и вы, Иван Афанасьевич, тоже будете мучиться, глядя на неё, поскольку вы её любите.
Я всего лишь пересказываю чужой разговор, пересказываю спустя столько лет разговор, переданный мне по памяти. Но невольная слушательница батюшкиной беседы с молодым врачом закончила свой рассказ тем, что когда она, решив, что в соседней комнате уже все ушли, вышла-таки из своей подсобки, то неожиданно увидела молча стоящего у окна Ивана Афанасьевича. Он отнял руки от лица и обернулся на шорох. Глаза у него были влажными. Врач почти минуту смотрел на замершую женщину в белом апостольнике, понимая, что она всё слышала.
- Какие у вас есть люди среди верующих, - тихо сказал он, наконец.
– Даже я сам не заглядывал себе в душу настолько глубоко, как сумел он. Со мной никогда так никто не говорил.
После Крещения Господня 25-го года о. Владимир благословил Ивану Афанасьевичу и Зике встречаться дальше. И они больше не краснели и не смущались, встречая друг друга. Я видела однажды, как они, держась за руки, смотрели друг другу в глаза. Это были люди, серьёзно и ответственно принявшие решение, всю жизнь нести тяготы и немощи друг друга, сохраняя любовь.