Наследники Демиурга

Ерпылев Андрей Юрьевич

И надо же: следуя все тем же законам подлости, сформулировать которые попытался лишь американец Мерфи [21] , трехглазые поганцы приветливо замигали желтым, когда до цели оставалось всего ничего – пару кварталов. Так что к искомому подъезду стандартной брежневской «свечки» моторизованный сыщик поспел почти одновременно с пешим. Даже позже на пару минут. Чем в очередной раз и подтвердил постулат, гласящий о том, что в Москве скорость перемещения и количество лошадиных сил находятся далеко не в прямой зависимости, а в такой кривой, которую не описать никакими уравнениями, разве что сплошь состоящими из известных всем с детских лет псевдоматематических символов.

21

Не

одноименный актер-комик, а некий американский военный, в конце 1940-х сформулировавший несколько шутливых законов, смысл которых сводится к общеизвестной шутке про бутерброд, всегда падающий маслом вниз.

Долговязую нескладную фигуру, маячившую под фонарем, он приметил издали…

* * *

Если до сих пор ожидание было для Ирины тягостным, то сейчас оно стало просто невыносимым. Она с трудом сдерживала себя, чтобы не бросать ежесекундно взгляд на настенные часы, стрелки которых, казалось, навечно прикипели к одним и тем же цифрам. А наручные вообще от соблазна спрятала в шкаф. Терпеть бездействие более не представлялось возможным, и женщина, чтобы занять себя хоть чем-то, открыла конверт с принесенной Владиком рукописью, так ею и не заклеенный (чем черт не шутит: вдруг на почте потребуют продемонстрировать содержимое – по нынешним смутным временам предосторожность вовсе не лишняя).

Все существо интеллигентной женщины протестовало против того, чтобы читать чужие письма, но, во-первых, исписанные старческим почерком листы письмом не были (в широком смысле этого слова), а во-вторых… Черт побери! Она же не чужая Владику!

Поначалу почерк Сотникова-старшего казался Ирине трудночитаемым, но она же была врачом, привыкшим разбирать и не такие каракули в медицинских книжках, поэтому дело быстро пошло на лад. Где-то на третьей странице читалось уже практически без задержек, да и повествование затянуло ее не хуже какого-нибудь женского романа, до которых она хоть и не была великой охотницей, но все же не презирала…

* * *

Георгий Сотников долго лежал, вперив глаза в темноту, и не знал, что его разбудило. Луч света падал из-за неплотно прикрытой шторы прямо на циферблат часов, показывающих четвертый час ночи.

«Час Быка» – припомнил молодой писатель название этого промежутка времени. Ему больше нравилось «Собачья вахта». В этом крепком морском выражении, услышанном в одной из командировок на Дальний Восток, слышалось завывание колючего ветра в обледенелых снастях, грохот могучих валов за бортом, яростно матерящийся боцман Елисеич – российское воплощение Посейдона… Сотников давно собирался начать роман на морскую тему и даже придумал название – «Соленый ветер», но никак не мог выкроить время. Слишком много сил отнимал «Несгибаемый большевик» о Кирове. Георгию не раз намекали, что книгу эту очень ждут на самом верху, поэтому все остальное приходилось сдвигать на второй план. А жаль: зарисовки из жизни матросов и рыбаков так и ложились на бумагу, вырисовывалась сюжетная линия, любовь между комсомольцем Сережей, помощником капитана рыболовецкой шхуны, и пока еще аполитичной красавицей Полиной из приморского поселка… Но все это потом. После.

«Чего это я, – недовольно подумал Сотников, переворачиваясь на бок. – Ночью нужно спать, иначе весь день потом буду ползать как сонная муха. А план – десять страниц – кто за меня выполнять будет?..»

Рядом тихо посапывала, разметавшись во сне, Варя, за окном робко пробовала голос какая-то ранняя пичуга… Георгий уже начал уплывать в сонную даль, где опять били в борт волны и завывал ветер, когда в дверь тихонько постучали.

«Кого это принесла нелегкая в такой час?..»

Сотников нехотя откинул одеяло и нашарил босыми ногами растоптанные

комнатные тапочки, снял со спинки стула небрежно брошенный вечером халат…

– Кто там? – спросил он шепотом, чтобы не разбудить спящую Варвару.

– Это я, Георгий Владимирович! – так же шепотом раздалось из-за двери. – Галина.

Узнав голос экономки, служившей Сотниковым уже пятый год (новое советское определение – домработница – Георгию не нравилось), мужчина почувствовал некоторое облегчение: время было неспокойное, ГПУ активно боролось с вредителями и саботажниками, а тут еще гибель «любимца партии»… Сотников не верил, что все это когда-нибудь коснется его – слишком ласков был Вождь к своему любимому писателю, – но нервно начинало колотиться сердце из-за любого неурочного звонка, позднего визита кого-нибудь из новых друзей и знакомых, «приближенных к трону»…

– Что случилось, Галина?

– К вам тут приехали, Георгий Владимирович. Вы бы вышли к гостям, а?

«Опять, наверное, Климентий притащился», – с раздражением подумал Георгий.

Не в меру общительный «первый советский офицер» немного раздражал писателя своей беспардонностью, плебейскими замашками, но что он мог поделать: попала собака в колесо – пищи, да беги… Требовалось соответствовать.

Запахнув поплотнее халат и наскоро пригладив ладонью непослушные волосы, Сотников спустился на первый этаж, в гостиную.

«Ну, дождется! – зло думал он. – Выскажу этому хаму в лицо все, чего он заслуживает…»

Ворошилов, как ему казалось, что-то знал о той самой рукописи. Или догадывался. Чем иначе объяснить то, как лебезил он – один из столпов новой Империи – перед каким-то рядовым писателишкой, заваливал подарками, осаждал визитами. И порой ловил Георгий в его глазах неподдельный страх…

Однако он ошибся: ночными гостями оказался вовсе не «первый офицер» со свитой и не кто-то из соседей по даче. За столом, в позе Наполеона после отречения, так любимой старорежимными купчиками при фотографической съемке, сидел совершенно незнакомый Георгию мужчина лет сорока в черном костюме, при галстуке. И сразу было видно, что не привык он еще к «буржуйской сбруе», не так давно сменившей френчи и гимнастерки, – ишь, как нервно крутит шеей.

«Начинающий литератор? Уполномоченный из Литсовета?.. Нет, скорее, курьер. Лицо деревенское, повадки робкие, да и папочка вон на столе лежит… Наверняка чью-то рукопись приволок на рецензию. Из колхозной жизни. Только почему ночью?»

– Чем обязан? – остановился он в нескольких шагах от посетителя, скрестив руки на груди.

– Георгий Владимирович? – обрадованно вскочил на ноги гость и зачастил, часто «окая»: – Вы уж простите, что среди ночи вас поднял, да служба такая…

«Точно, посыльный…»

– Вот, ознакомьтесь, пожалуйста! – выхватил из папки одинокий листок «курьер».

«Что-то маловато для рукописи, – принял листок из мелко подрагивающей руки Сотников, чувствуя, как сердце снова начинает частить совершенно не к месту. – Что тут у нас?..»

Он вчитался в отпечатанные на машинке строки, и ровные литеры внезапно пустились перед его глазами в пляс:

«…Сотникову Варвару Никаноровну…»

* * *

«Я смалодушничал тогда, сынок. Не первый и не последний раз в своей жизни. Слишком уж чудовищным казалось случившееся, слишком уж не укладывалось оно в мозгу. Я мог еще представить, что могут арестовать меня, – было за что, но почему Варю – мою безобидную Варю, тихую и домашнюю, нежную и ласковую? Вместо того чтобы встать на пути появившихся, как чертики из табакерки, НКВДшников, отбить свою жену, оборвать, наконец, все телефоны, я позволил увести ее – бледную и растерянную, твердя как помешанный: „Это ошибка! Это недоразумение! Наступит утро и все разрешится!..“ А потом – напился, безобразно нажрался коньяком, будто в алкогольном омуте можно было утопить свои растерянность, отчаяние и ужас.