Наследники Фауста
Шрифт:
– Как подобное могло случиться?
– Ну, говоря коротко, из-за того, что Солнце обходит зодиакальные созвездия за чуть больший срок, чем триста шестьдесят пять дней. Отличие невелико, но за годы и годы становится больше. Через века Рождество будут праздновать летом.
– Но это абсурд! Что же нам делать?
– Вероятно, изменить отсчет дней. Но это должны решить не философы, а император и папа. Впрочем, это еще не самая удивительная из его идей. Скажите, Мария, вы могли бы вообразить, что Солнце и звезды на деле неподвижны, а круговое движение совершает наше обиталище?
– Земля? Но как же?…
– Как корабль в море, он говорил.
– И
Он говорил смеясь, но мне померещилось, что каменная площадка вдруг качнулась, будто лодочка, звезды стронулись со своих мест и поплыли, как хижины на берегу Одера… и я невольно ухватилась за плечо моего спутника. А он хохотал уже в открытую.
– Нет-нет, Мария, ничего не бойтесь. Наш корабль прочен и движется медленно, и волны его не колеблют. Будь иначе, не один Кузанец заметил бы движение!
– Вы морочите мне голову!
– с досадой сказала я.
– Ведь я почти вам поверила! Но если движется одна Земля, отчего выходит, что звезды перемещаются так, планеты иначе, а Луна и Солнце своими путями?
– А если вы увидите с корабля, - вкрадчиво спросил он, - всадника на прибрежной дороге, он в глазах корабела будет перемещаться иначе, нежели дерево или куст?
– Не-ет!
Господин Вагнер молча глядел на меня, дожидаясь, пока я пойму, что сболтнула.
– Ох, да. Разумеется, иначе.
– Разумеется. Быстрее или медленнее, в зависимости от того, едет ли он навстречу кораблю или в ту же сторону. Или вот еще: когда вы на корабле, вам не кажется, что удаленные предметы движутся медленнее, чем ближние?… Проверьте при случае. Далее: каждый лоцман знает, как приметные деревья или скалы, разделенные сотнями шагов, встречаются и застят друг друга, когда корабль проплывают мимо, а затем расходятся снова - подобным же образом могут пересекаться и расходиться пути небесных тел.
– Погодите, - сказала я, - так небесные тела подвижны или нет?
– Иные - да, и Земля в их числе, а иные - нет.
– Ну, это слишком замысловато.
– Скорее примитивно. Еще язычники считали, что светила ездят по небу в колесницах.
– Как телеги на рыночной площади… Безумная гипотеза. И что же, сейчас, в нашем столетии, есть у нее приверженцы?
– Есть, и даже более того: они не ограничиваются философией, а поверяют теорию наблюдениями и математическими выкладками. С одним таким трудом меня познакомили в Кракове. Странное совпадение, автора, как и Кузанца, звали Николай. Книга его вряд ли будет напечатана, мне давали список с оригинала. Кстати, в прошлом году один из профессоров нашего университета отправился в Польшу, чтобы увидеться с автором. Но многих подобные утверждения пугают, когда они доказаны начертаниями и расчетами. Глядишь на мироздание, как архитектор глядит на обычный дом, построенный его собратом…
Господин Вагнер замолчал и потом вдруг прибавил без прежнего воодушевления:
– И доминус Иоганн тоже говорил мне, что Николай Кузанский прав в своих суждениях о Земле и планетах.
Именно так он и произнес: не «полагал» или «считал», но «говорил». Утверждал, ибо знал.
– Давайте больше не будем о колдовстве и чудесах, - попросила я.
– Мы ведь хотели заняться наукой. Объясните мне, как строят фигуры гороскопа?
– Но вот что для меня непонятно, - говорила я, снимая с вертела поджаренные хлебцы (нравоучения тетушки Лизбет, что, мол, есть в неурочное время означает впадать в грех чревоугодия, быстро забылись в стенах Серого Дома - после бдений на башне пробирал отчаянный голод.) - Есть разница в том, как нечистый обходился с моим отцом и со мной. Когда доктор Фауст пытался взбунтоваться и расторгнуть соглашение, нечистый грозил ему смертью, не так ли?
– И даже подвергал истязаниям.
– Вы не сказали… Но не в том дело. Мне он позволил уйти. Как это истолковать?
– Есть несколько ответов… - господин Вагнер состроил рожу, имеющую указать, что вопросы со многими ответами суть наша печальная участь.
– Назову первый: он играет со мной, как кот с мышью, старается извести тревогой и страхом. Быть может, надеется на какой-либо мой отчаянный поступок.
– И таким поступком может быть ваше добровольное согласие. Ему мало кровавой подписи вашего отца, чтобы приказывать вам, ему нужна ваша. Думаю, то был бы воистину безрассудный поступок.
– Я думаю так же.
– Но может быть еще одно: все ложь от начала до конца, он не препятствовал вам поступать по-своему, потому что не мог воспрепятствовать.
– Хотелось бы верить этому…
Он промолчал, болезненно морщась.
– Но что если он выжидает не моего согласия, а чего-то еще?
– медленно проговорила я, глядя на меркнущие угли в очаге.
– Хотела бы я знать, какой моей глупости недостает в перечне… Он хитер, он угадывает, на что я способна. Взять хотя бы, как точно он выбрал предмет для сделки. Безумнейшая затея - воплощение в мужчину, но ведь это и был его самый верный шанс! Я не могла отказаться.
– Нет? Но все же отказались.
– Это произошло случайно. Не отказалась бы, если бы не повстречала его… то есть ее… - Я засмеялась.
– Нет, совершенное безумие. Вы вправду мне верите?
– Конечно, верю, Мария. Но не думаю, что та встреча была случайной. Создания вроде Дядюшки в своих неправедных трудах не допускают случайностей. Верней другое: он слишком твердо рассчитывал на ваше сходство с отцом и полагал, что встреча… с вашим прежним обликом только укрепит ваше решение.
– Доктор Фауст не пожалел бы?
– Нет. Он никогда не заботился, не расшибет ли себе голову тот, кто стоял у него на пути. Не то чтобы он был жесток от природы, но… Если бы много веков назад на месте Архимеда из Сиракуз оказался кто-нибудь подобный доминусу Иоганну, не исключено, что мертвым упал бы римский легионер… а геометрия, которую мы изучаем, была бы иной. Я не осуждал его, напротив, преклонялся: слишком многие из нас не умеют выговорить, как должно, простую фразу: profani procul ite. Мы не можем защитить себя, а страдает истина. Ваш отец не был кротким и смиренным служителем науки. Многие говорят про его гордыню, про то, что людей он считал за скотов, - но я был его учеником, и мне известно лучше, чем кому бы то ни было, что это неправда. Не гордыня, но, может быть, недостаток милосердия. Он ценил своих ближних в меру их заслуг - согласен, это жестоко!
– а больше них любил не себя, но знание, которому служил. Будь он на вашем месте, чужое тело было бы нужнее ему, чем самому обладателю, и других резонов бы не потребовалось. Но вы поступили не так.