Наследники Фауста
Шрифт:
– Он не сможет поклясться.
Произнеся эти слова, Хельмут взглянул на меня. Я понял, кто его свидетель, и он увидел, что я понял.
Тесный союз твоего самозванного дядюшки и моего давнего приятеля не должен был удивлять. Хельмут по наружности перешел из католичества в истинную веру, но подлинный его хозяин остался тем же. Вся их служба вершит свое дело таким образом, что многое наводит на мысли о подобном союзе. Но страдая и ужасаясь, выкрикивать проклятья, давать мучителю богохульные прозвища - это одно, а совсем другое - стоять лицом к лицу с соратником Самого, настоящим, а не метафорическим, во
– Если он не поклянется, то ты не сможешь меня осудить, - все-таки сказал я.
– Я поклянусь вместо него, - равнодушно согласился он, - и суд примет мою клятву. Теперь ты знаешь, что твоя вина известна, и должен догадаться, каков будет приговор. Слуга Господень, я не оставлю твое преступление безнаказанным.
– Слуга Господень?…
– Не пытайся меня оскорбить, это ничего не изменит.
Теперь и только теперь, подумал я: свой запас страха и трепета я исчерпал на год вперед, а если ухмылка и получится не совсем натуральной, это даже к лучшему.
– Дружище Хельмут, не вижу твоей былой беспощадной строгости к самому себе. Некогда ты, начальствующий надо мной, ответил согласием на мою просьбу. Если я преступник, то преступник и ты.
– Я ошибся тогда, позволил себя обмануть. А сегодня исправляю свою ошибку.
– А ты вполне уверен, что и твои соратники назовут это именно ошибкой и никак иначе? Или все члены нашего городского суда твои верные друзья и покорные слуги?
– Для чего бы мне беспокоить их по столь ничтожному поводу? Узник, обвиняющий следователя, - понятно, но… неубедительно.
Снова я видел, как в человеческой оболочке шевелится и повертывается гадина преисподней, и нынче было страшнее, чем вчера. Глаза убийцы были у господина доктора права, да он и был убийцей, и медлил только затем, чтобы полюбоваться на мой страх.
– Если ты этого не сделаешь, за тебя это сделаю я.
– Сказав так, я вынул из кармана алмаз и принялся рассматривать его против окна.
– Что это?
– Маленький камушек.
Я кинул его на стол перед ним. Хельмут проделал те же манипуляции, что и я несколько часов назад, и сквозь маску судии с мечом проступило непритворное изумление.
– Тебя обыскали перед арестом!?
– Не наказывай их.
– Я забрал свою собственность, и он мне даже не помешал.
– Они сделали все, как должно.
– Где ты взял это?
– У одного моего приятеля, которого знаешь и ты. Да, именно у него.
А теперь твой черед бояться, старая гадина.
– Он служит тебе?!
– Не так преданно, как иным, но кое-чего я могу от него добиться. Особенно если мои желания совпадут с его собственными.
(И заметьте, почтенные господа, ведь я ни на йоту не соврал!)
– Ты лжешь. Он сказал, что ты его враг.
– Верно, - я весело оскалился.
– А не позабыл ли он сказать, что ты - его друг?
– Что ты подразумеваешь?
– Прежде ты схватывал на лету. Твой свидетель, не умеющий клясться, ненавидит меня и предал из ненависти в твои руки, но поверь старому другу, он не любит и тебя. В самом деле,
– Придержи язык, Вагнер!
– Прости, если выразился неточно. Но поверь мне, он знал, что делает! Он понимал, что ты захочешь… исправить ошибку и наказать преступника, что ты не простишь. Понимал он и то, что я прихвачу тебя с собой, если мне чуточку помочь, совсем немного. И как ни досадно мне будет оправдать его надежды, все же я поступлю так, как он ждет. Семь бед - один ответ, и коли гореть в огне, так хотя бы вместе с тобой, дражайший друг.
– Как же ты это сделаешь?
– Он бледно улыбнулся.
– С помощью этого камешка? Сейчас его отберут у тебя.
– Давай, зови стражу, - подначил я.
– Пускай они подивятся, откуда у преступника диамант великой ценности - ведь вошел-то я сюда с пустыми руками, и в том они поклянутся, если кто их спросит! Это же ты мне его передал, или забыл, как совал его в мой карман и наставлял спрятать получше?…
На сем я замолчал. Молчал и господин юрист.
– Подавись своим камнем, - сказал он наконец, - я запрещу им с тобой разговаривать и слушать твои слова, и будь спокоен, они повинуются!
– О да, - вскричал я радостно, - запрети им, запрети! Что бы ни происходило у них на глазах, что бы ни слышалось из моей камеры, пусть они и головы не повернут, ведь все это будет только колдовским мороком! Как стихнет, они войдут, да поздно будет!
По лицу его я видел, что он пытается понять, чем я угрожаю и может ли быть, чтобы я вправду обладал той властью, о которой говорю. Я же уповал на то, что было мне доподлинно известно: среди вещей, коих досточтимый Хельмут боялся, были его соратники, предательство, дьявол и адские муки - перед смертью и после. Полагаю, в ту минуту он от души мечтал увидеть арбалетную стрелу в моей спине, и сожалел, что не сделал для этого необходимых приготовлений - потому, вероятно, что уготовил мне другую гибель, или же затем, чтобы ничьи уши не услышали, как я называю его соучастником давнего преступления, или по обеим причинам сразу. Теперь же он был как цыган, у которого взбесился и стал на дыбки покорный цепной медведь: выпустить жалко, удерживать страшно.
Но, похоже, ему и раньше приходило на ум, что коварство дьявола может обратиться против него самого, он ждал этого и готовился противостоять. Новая мысль явилась ему, и он улыбнулся краем рта.
– А что если я оставлю тебя в живых?
– Обещаю, что не полезу на рожон, коли получу жизнь и свободу. К великому сожалению, я не смогу погубить тебя, не погибнув сам. Зато, если сделаем так, мы оба славно обманем его и оставим с пребольшим носом. Укротим наши страсти и договоримся, старый дружище?
– Бес тебе друг, - холодно ответил он.
– Нам обоим, - следовательно, по правилам логики, мы друзья одного друга и сами друзья?
– Заткнись наконец, а то как бы я не передумал! Ты будешь жить, но не здесь. После того, как ты осмелился мне угрожать, я не оставлю тебя в Германии. Ни в империи. В этом мире тебе не место.
– Как тебя понимать? Соблюдя свои обещания, как ты изымешь меня из этого мира? Отправишь живым на небо?
– Почти так, - коршун снова усмехнулся.
– Тебе известно, кто такие Вельзеры из Аугсбурга?