Наследники империи
Шрифт:
– Тогда скрепим сделку, – вновь подал голос старец.
На сей раз его голос прозвучал сурово и жестко. Ладонь старца коснулась груди посланника, ребра сдавила боль, в глазах потемнело. Мессалий подался было назад, но жесткая ладонь Орангера удержала его, сильные пальцы царя сдавили шею, звенья золотой цепи князя впечатались в кожу. Едва старец отнял ладонь, Мессалий поспешно обнажил грудь, чувствуя что-то живое под тогой. На коже в области сердца темнело пятно в виде паука.
– Что это? – прохрипел посланник, впервые потеряв самообладание.
– Напоминание, – спокойно ответил
Лапы паука сжались, князь вновь почувствовал боль в сердце. Он всхрипнул и покачнулся. Мессалий попытался было стряхнуть паука с груди, ногти лишь царапнули кожу. Старец рассмеялся, хватка паука ослабла.
– Теперь это клеймо с тобой навсегда, князь. Ты помечен Тенью.
– Можешь возвращаться в Арамею, – объявил посланнику царь. – Ты знаешь, что сказать своему императору.
Мессалий попятился к порогу, по-прежнему потирая грудь. Как только он скрылся за дверью, старец произнес:
– В начале весны ты должен двинуть свои войска на Арамею, царь. Сокруши Дромидион.
– Я свое слово сдержу и без паука на сердце, – усмехнулся Орангер.
– Паука и не потребуется, – холодно ответил старец. – Твой бог задушит тебя во сне и поглотит твою душу. С той поры, как хишимерские племена приняли одного из богов Тени и вышли из полночных лесов к равнине, у Тота был лишь один истинный жрец. После смерти Идигера не нашлось достойного преемника, жрецы храма жалки, ничтожны и ни на что не способны. Если не отомстишь Дромидиону за отнятое у него сердце, Тот призовет к ответу именно тебя, как правителя поклоняющегося ему народа. Помни об этом, царь.
Орангер нахмурился и потер ладонью кадык, вспомнив неприятные ощущения, заставляющие просыпаться по ночам.
Объятия двух тел расплелись, мужчина отвалился от женщины, глубоко вдохнул, сел на циновке и принялся натягивать штаны. Женщина приподнялась на локтях.
– Это что? Все? – удивленно и даже несколько обиженно спросила она. – Я даже не согрелась.
– Я получил, что хотел, – равнодушно отозвался мужчина.
– А я?
– Желания шлюхи меня не волнуют.
Он натянул потертые сапоги, поднялся на ноги, накинул на плечи облезлую безрукавку из шкуры степного волка и застегнул крючки пояса.
– Я не шлюха! – оскорбилась женщина.
– А кто же ты? – спросил мужчина, смерив презрительным взглядом ее обнаженное тело.
– Я честная женщина.
– Честные под своими мужиками пыхтят, а не под кем попало. Ты шлюха.
Женщина вспыхнула от гнева:
– И это вся твоя благодарность за приют и ночлег?!
– Вся, – не поведя бровью, подтвердил мужчина.
Подхватив меч, лук и колчан, он толкнул дверь и вышел из лачуги. Женщина скрипнула зубами:
– Скотина.
Одинокий путник появился на ее пороге поздним вечером, вошел, как к себе домой. Впрочем, хозяйка и не возражала против гостя. Хоть незнакомец и имел вид бродяги, все же не был похож на грабителя. Мужчин в селе почти не осталось, многие жители покинули свои дома в поисках лучшей доли, одиноким женщинам трудно самостоятельно вести хозяйство, сильный здоровый мужчина, неожиданно появившийся в доме, мог оказаться подарком судьбы. Но призрачные надежды
У входа в лачугу стоял невысокий степной гиппарион без седла и без уздечки, понуро склонившись головой к яслям. Из шерсти кобылы торчали колючки, хвост также пестрел колючками и репьем, грязная косматая грива свесилась на морду. Мужчина перекинул через круп мешки с овсом, приладил лук и колчан. При этом лошадка даже не взглянула на хозяина, все так же понуро хлюпая губами по днищу опустевшей кормушки. Мужчина сгреб в ладонь гриву кобылы, вывел ее на дорогу, забрался на круп и, усевшись боком, вполголоса скомандовал:
– Пошла.
Перебирая копытами и по-прежнему не поднимая головы, кобыла неспешно двинулась вперед. Наездник, сидя на ее хребте вполоборота, поджал под себя одну ногу. Они вполне понимали друг друга – седоку было без разницы куда ехать, кобыле было все равно куда идти.
Свой меч всадник пристроил на колене. Он не держал меч в ножнах, даже не имел их, его клинок всегда был обнажен и всегда под рукой. Он залез пальцами в кисет на поясе, извлек щепотку, засыпал под язык и закрыл глаза. Мерное покачивание убаюкало, тело обмякло, расслабившись в объятиях теплых волн. Легкий ветерок поднял на своих крыльях в поднебесье, разум воспарил над миром. Восприятие обострилось до невозможности: он слышал крики рожениц в далеких селениях и плач новорожденных, шелест прибрежных волн, шорох листвы в тревожимых ветрами лесах, грохот водопадов, топот табунов, песни птиц, стрекот насекомых… Все звуки мира сплелись в единое целое, но каждый существовал отдельно, и сам он чувствовал себя частью единого мира. Ход времени замедлился и остановился, обратившись в бесконечность.
Всадник резко разомкнул веки, как это делал всегда. И, как обычно, в первое мгновение в глазах потемнело. Наваждение разом отступило, властная рука реальности вырвала его из заоблачных высей. Любой другой наверняка свалился бы с лошади от такой внезапной перемены ощущений, он же даже не покачнулся.
Кобыла остановилась возле стога сена, опаленного и почерневшего с одной стороны. Оглядевшись, путник поймал взглядом обугленные останки строений. Похоже, не так давно местное селение подверглось нападению. Постройки сожгли, селян угнали, либо сами ушли, собранное сено так и осталось в стогах.
Погладив ладонью рукоять меча, путник громко произнес:
– Вылезай.
Он никого не видел и не слышал, но лишь одному ему ведомым чутьем сразу определил – здесь кто-то есть.
– Вылезай, – повторил путник. – Будешь прятаться, зарублю.
– Не надо, – сдавленно прозвучало в ответ.
Сено зашевелилось, из стога на четвереньках выбрался босоногий чумазый мальчишка подросток в залатанных коротких штанах и такой же видавшей виды плотной тунике, пестревшей заплатками. Придерживая рукой бесформенную войлочную шапку на голове и испуганно глядя на незнакомца, он прошептал: