Наследники минного поля
Шрифт:
Пока они над Катькой колдовали, Света с Пашкой по базарам и магазинам бегали, закупали всякую канцелярщину. И обувь, и спортивную форму. И кучу ещё всего. Тут даже старики не впадали в строгость: Алёше маленькому Анна тоже, как могла, золотила когда-то школьную пилюлю новенькими вещами. Он любил цветные карандаши: всё нюхал, как они лаком пахнут. Особенно гранёные.
Они поехали встречать Алёшу из тюрьмы вдвоём, Миша и Петрик. А Света пускай сидит дома и сообразит что-нибудь пожрать. Петрик вёл машину весело.
— А вот как обратно поедем, Миша, а?
Их не было четыре часа. Потом позвонили: нет, ещё пятнадцать суток ему добавили. Их долго мурыжили, ничего не говорили, поэтому раньше звонить было не с чем.
— Нормально, Светка, всё идёт, как мы и вычисляли. А жрать всё равно хотим. Накормишь, а?
Дети вопросов не задавали: то ли привыкли к отцовским срочным командировкам, то ли уловили что-то и решили помалкивать до поры. Но было ясно, что долго так нельзя. А долго и не протянется: если не выпустят после вторых «суток» — значит, дело плохо. Тогда, значит — загремел Алёша на годы, и нечего себя дальше обманывать. И детей тоже.
Очень тёплая осень была, сухая и хрустящая. Ночью, конечно, похолоднее. Пытались подогнать Алёше ещё свитер — не получилось. Почему-то, как узнал Петрик, его больше не выводили работать на консервный завод. Из тех, которых выводили, Алёшу не знал никто. Один алкаш, вызывался передать, но явно гнал волну: ему просто был свитер нужен.
Впрочем, это ещё ничего не значило. Может, его перевели в другую камеру или на другие работы? И контингент на сутках меняется быстро, и суточники — это ж не настоящие зэки с налаженной системой «телеграфа». Только ждать оставалось. И теперь это было труднее, и время дольше тянулось, всё никак не кончался этот сентябрь: голубил город солнышком и лёгким воздухом. Только рыбы чуяли уже осенние штормы, вострили плавники.
Света вышла на работу и была тому рада. Купила в комиссионке новые туфли. Назло врагам: коричневые замшевые, с каблуками из пластика в мелкую чёрную полоску. Так было хорошо разгребать этими туфельками лимонные и оранжевые листья на выпуклых от прозрачности утренних улицах.
Быченко был с ней очень предупредителен, даже пытался не материться в первый день. Но на второй же операции лишнюю секунду не желала поддаваться зашиванию залитая тёмной кровью скользкая брюшная вена. Так что он не сдержался, понёс в душу мать по всем кочкам и по всем этажам. Зашил зато виртуозно.
А на тот день он её отпустил, велел не выходить на работу. Откуда он знал — Света не допытывалась. Одесса — большая деревня, секреты тут долго не держатся. И правильно сделал, что отпустил.
Света чистила картошку: скоро Пашка должен прибежать из школы. Ножи были острые теперь, не так уж трудно приспособиться их самой точить. Руки у неё не дрожали: это один только раз было и больше не повторится. Даже если Пашке и Катьке расти теперь без отца. Не пропадём. Только бы не психушка.
Она не заметила, как перечистила всю картошку, что оставалась в мешке:
Примчался Пашка, явно не намеренный подражать юному вождю мирового пролетариата. Ни из латыни пять у него не было, ни из географии, ни из прочих существующих и несуществующих дисциплин. А, напротив, пара по истории: что-то он не то ляпнул про древних египтян, предков наших теперешних союзников. Света дала ему щелбана и отправила в комнату учиться. А обедать потом, не готов у неё обед всё равно. Пашка прихватил пару пряников и плавленый сырок и скрылся от грозы подальше.
Можно было не торопиться с обедом. Без пяти три. Еще часа два, в лучшем случае, будут морочить Мише с Петриком голову, говорить, что такой не числится и никогда тут не был. И одновременно придираться, что они не родственники, проявляя большую осведомлённость. И пройдёт ещё несколько дней — в лучшем случае дней! — прежде, чем они узнают, куда Алёшу теперь дели. Но они узнают всё-таки, и нечего нервами трясти.
Зазвонил телефон, и Света вышла в коридор. Именно вышла, а не кинулась, сломя голову.
— Я слушаю.
Голос Петрика колотился из трубки:
— Отпустили! Все в порядке, Светка, везём! Отощал только и башка бритая. Слушай, он тут малость свихнулся: спрашивает, ты его в дом-то пустишь? Или я чего-то не догоняю, или он — дурак!
— Дурак, — подтвердила Света безо всякой кротости.
— Ага, я ему так и передам! С удовольствием! Светка, я из автомата звоню, тут уже стучат. Сейчас будем, пока!
Ну, будут-то они ещё не сейчас, ехать же оттуда… Света почувствовала, что не хочет она ни делать пюре, ни салат резать. А хочет забраться на тахту с ногами и сидеть, и ни о чём не думать. Ну его, тот обед. Так она и сделала: сидела, поджав ноги в польских колготках, смотрела в окно. Там листок пролетел, не спеша кувыркаясь, а больше ничего не пролетало. И тихо было, только звякнула внизу у крана дужка ведра.
Пашка тоже притих в маленькой комнате. И страницами не шуршал. Заснул, наверное, праведным сном над учебником. И ладно, и ничего. Она побудет одна, и чтоб вот так воздух пустел, и чтоб совсем, совсем ничего не делать.
— Мама, мама! — вдруг завопил Пашка из-за двери полным голосом.
— Смотри! Как в телевизоре, только всё цветное и настоящее!
Света влетела в «детскую». Её сын сидел на полу и азартно вглядывался в совершенно пустой и прозрачный бабы Грушин стеклянный шар.
— Смотри! Видишь, мама?
Он тоже со всеми и со всем был связан, её сынок. Со всеми и со всем — что бы это ни означало. А в шаре не было ничего, ясное дело — ничего, только металлический блеск. Шар тут с самого начала был ни при чём. Просто её мальчика тянет в дальнюю дорогу. И за всех, кого он встретит на этой дороге, он будет платить своей вольной волей…
Света вздрогнула и медленно перекрестилась.