Наследники по прямой. Книга первая.
Шрифт:
– Многого. Ну, например. Был бы я настоящим Мастером, сумел бы утихомирить эту дворовую кодлу так, чтобы не пугать тебя и не устраивать на глазах у соседей Куликовскую битву.
– А говорят, ты никогда не дерёшься.
– Почти нет, - он пожал плечами.
– Не с кем.
– Ты ужасно самоуверенный. Мне было бы намного легче, если бы ты был хотя бы чуточку осторожнее.
– Со мной ничего не может случиться.
– Откуда ты знаешь?!
– У меня нюх.
– Ах, вон что. Я не знала, - Ирина снова огляделась.
– Как тебе это удаётся? Я всё время думаю об этом.
– О чём ты?
– Я представила себя здесь
– Это личное пространство, - Гурьев накрыл руку Ирины другой ладонью.
– Оно ещё очень маленькое. Я стараюсь, чтобы оно увеличилось.
Девушка некоторое время с недоумением смотрела на него. Потом лицо её прояснилось.
– Ах, вот что… Кажется, я понимаю. И школа, получается, тоже?
– Да.
– Тебе это доставляет удовольствие? Что ты чувствуешь?
– Что без меня этого не было бы.
– А когда ты уйдёшь?
– Не знаю, - он едва заметно нахмурился.
– Ну, я ведь не исчезну вообще. Меня всегда можно будет найти. И потом, разве настоящий мир нуждается в постоянной опеке? Достаточно не нарушать установленных правил.
– Боже мой, Гур, - Ирина покачала головой.
– Если бы всё было так! Ты упрощаешь.
– Я ещё плохо умею, - в его голосе прозвучало удивившее Ирину смущение.
– Вот, именно поэтому мне нужно научиться.
Она смотрела на Гурьева, отчётливо понимая, эти минуты, проведённые с ним, никогда не повторятся. Будут другие, не менее важные, может быть, даже более. Но этих - не будет больше. Нужно это запомнить, подумала Ирина. Нужно обязательно это запомнить. Ведь он ещё вырастет. А потом… О, Боже мой, что же случится потом?!
Усадьба "Глинки". Октябрь 1927
Они поднялись на широкое крыльцо. Ирина с удивлением оглядывалась вокруг: свежие следы ремонта, вычищенные пруды, - и полные тишина и безлюдье. Такое ощущение, что призрак Якова Брюса действительно напугал людей, и те в спешке покинули площадку.
– Ты с ума сошёл совсем, Гур, - прошептала Ирина, замирая от ужаса, восторга и сладкого предвкушения.
– Окончательно рехнулся. Здесь что - никого нет?!
– Это санаторий. Скоро откроется, уже почти всё готово.
– Что?!
– Иди сюда, - он взял её одной рукой за руку, второй просунул старинный, позеленевший от времени, покрытый патиной ключ в личинку замка и аккуратно повернул. Замок еле слышно щёлкнул, и дверь чуть приоткрылась.
– Ну? Смелей.
– Я думала, ты шутил, когда говорил про эти… Глинки. А ты…
– Какие шутки?! Здесь была сельхозкомунна после гражданской, а в прошлом году завод переписал на себя территорию и постройки - под санаторий.
– Какой завод?!
– Наш. "Красный компрессор".
– А ты?
– А идея чья, по-твоему?
– довольно улыбнулся Гурьев.
– Проходи же!
Они оказались в комнате с высокими сводами, двумя узкими, почти под самый обрез потолка, окнами, уставленной старинной мебелью и обитую шёлковыми полосатыми обоями. В глубокой нише, отделённая тяжёлыми занавесями, находилась широченная, совершенно барская кровать, на столе стояли фрукты, икра, свечи и шампанское в бутылке, исходящей каплями от испускаемого льдом холода. Чуть в глубине стояла, крепко упираясь львиными лапами в паркет, большая, тускло отсвечивающая бронзой ванна, наполненная водой, над которой поднимался едва заметный
Не выпуская её руки из своей, Гурьев шагнул к столу и, достав из кармана очередную диковину - зажигалку, зажёг свечи:
– Это сюрприз. Ну, и как тебе?
Ирина потрясла головой, словно прогоняя наваждение.
– А ванна зачем?
– почему-то шёпотом спросила она.
– Я буду тебя купать, - тоже шёпотом проговорил Гурьев, беря её лицо в ладони, и Ирина увидела совсем близко его смеющиеся глаза.
Время остановилось. Обнявшись, они вместе летели в густую, жаркую, охватывающую их со всех сторон глубину, на дне которой было блаженство и исполнение всех желаний. Гурьев был осторожен, заботлив и нежен, - Ирина, обмирая от счастья в его руках, так странно, так восхитительно и так пугающе умелых, молила его: скорее же, скорее! И когда это случилось, волна ни с чем не сравнимой радости, щекочущей душу пузырьками бурлящего счастья, выросла и взорвалась в ней, и стон, вырвавшийся из самой глубины её существа, прозвучал для Гурьева слаще любой музыки на свете. Ирина, оторвавшись от земли, подчинялась и помогала ему, и сладкий восторг накрывал её с головой, заставляя умирать и рождаться снова и снова, - кажется, только затем, чтобы видеть его лицо, таять в его руках, вбирать его в себя, взлетая в сияющую высь и обрушиваясь в бездну.
Потом они лежали, не размыкая рук, и Гурьев ласкал Ирину, словно утешая, успокаивая, и невесомая тяжесть истомы прижимала Ирину к нему, и каждая её клеточка болела и пела от усталости и любви.
– Поцелуй меня, - тихо попросил Гурьев.
– Как?
– Как хочешь. Как тебе самой хочется, понимаешь? Ничего не бойся. Я тебя люблю.
Ирина, вначале несмело, а после - с каждым мгновением всё увереннее и увереннее, обнимая его и лаская, едва касаясь подушечками пальцев, скользила губами и языком по его тёплой, странно тонкой для юноши коже, под которой, кажется, гудел от сильного тока крови твёрдый и в то же самое время удивительно податливый панцирь мускулов и сухожилий. Дразня и баюкая, изнывая от благодарности и желания. И он снова любил её. И уже не было сил, и сказка чуть отступила, и Ирина прошептала, краснея чуть не до слёз:
– Гур, ты ужасный. Разве так можно?
– А как?
– он приподнялся на локте, улыбнулся.
– Мне стыдно…
– Тебе не понравилось?
– О Боже… Я никогда не могла подумать…
– Глупая девочка, - он погладил Ирину по распущенным волосам.
– Можно всё. Тебе и мне, нам вместе. Всё, что доставляет радость. Всё абсолютно. Я разрешаю.
– Гур. Я тебя люблю. Я же… некрасивая… Как только тебе со мной…
– Ты красивая, Ириша. Ты очень красивая. Ты прелесть, и я тебя люблю.
Ирина вдруг выскользнула из-под одеяла и, осторожно ступая босиком по паркету, подошла к трюмо с огромным, выше неё чуть не на две головы, зеркалу с тронутой временем амальгамой. Замерев, она вглядывалась в своё отражение, ища опору его словам. Прямые плечи, слишком, на её взгляд, узкие бёдра, длинные ноги, сильные, отличной формы, но совсем не такие полные, как ей бы хотелось. И живот слишком плоский. А грудь?! Ирина приподняв рукой волосы, горько вздохнула:
– Ты врёшь, чтобы меня утешить. Я знаю. Разве я красивая? Фигура - ну, совершенно никуда не годится, нос курносый, рот - от уха до уха! Ну, что это такое, в самом-то деле?! Вот бы… Любовь Орлова - помнишь, мы видели в театре? Вот кто красавица. А я?!