Наследники по прямой.Трилогия
Шрифт:
Собственно, у него было не так много времени на размышления: верхней детали «купальника» на девушке уже не было, на бедре алел длинный, даже с такого расстояния хорошо различимый, порез, и вообще всё было плохоплохо, – ситуация держалась просто на честном слове, причём Гурьев под этим словом свою подпись не поставил бы ни за какие коврижки. А расстояние, хотя и не бог весть какое значительное, требовалось всё же проплыть. Сорок сорок две секунды, подумал Гурьев. Количество нуждающихся в спасении возрастает просто в логарифмической прогрессии. Интересно, что это означает, – что я на месте или наоборот? И Гурьев рванул к берегу, как торпеда.
Он вылетел из воды и взглянул на хронометр – тридцать восемь секунд. И три терции. Мировой рекорд, усмехнулся Гурьев.
– Эй, – тихо произнёс Гурьев, глядя кудато мимо и вверх. – Всё.
Оружейного металла, отчётливо лязгнувшего в этих двух коротеньких словах – даже, скорее, междометиях – в общем, хватило. Семеро из участников представления отреагировали, как выражался в таких случаях любимый адъютант кавторанг Осоргин, «штатно»: позеленели и начали пятиться, озираясь, ясно давая понять, что их тут не стояло и вообще они так, погулять вышли. Зато восьмой, – восьмой оказался тем, что называется на оперативном жаргоне «головная боль». Настоящая. О, встревожился Гурьев, осторожно и незаметно втягивая ноздрями воздух. И ведь он не такой уж и пьяный. Это была очередная странность. Странностей Гурьев не любил. Не выносил просто. Терпеть не мог. Ненавидел. Не пьяный, а «выпимши». То есть принял, конечно, но только для храбрости. Для куража. И девчушку порезал, и стоял так, – грамотно. Девушка к морю не могла мимо него пройти. Никак. Остальные – мелочь, не стоят беспокойства, а это что за птица?! Парень был какойто удивительно сальный, мерзкосальный – поганый, один только вид его вызывал отчётливое ощущение тошноты. Ого, подумал Гурьев, ого. Чем дальше, тем меньше нравится мне всё это.
Гурьев был знаком с разными категориями наблатыкавшейся мрази и умел с ними обращаться. Подобная публика имела мало общего с настоящими блатными, которые, отведав однажды мягкость тюремных нар и божественный вкус баланды, вряд ли стали бы вот так, запросто, примерять на себя статью. Мразь же могла из праздного любопытства выпустить человеку кишки, чтобы посмотреть, как они устроены.
– Чё, на бога берёшь?! – парень был мускулистый, недавно стриженый под полубокс, в несвежей тельняшке и широченных, ничуть не более свежих штанищах по последней «пацанской» моде. Он картинно сложил пред собой ножик«выкидуху» и снова нажал на кнопку. Открываясь, подпружиненный клинок звонко и зловеще ударился об ограничитель. – Битый фраер приканал, робя. Впрягается, бля. Щя я тя макну, бля!
Гурьев включил взгляд – тот самый взгляд, от которого люди впадали, мягко говоря, в сильное беспокойство и выказывали различные степени утраты психического равновесия. В общем, по ситуации. В зависимости от накала.
Напоровшись на этот взгляд, кореша тоже не заставили себя долго упрашивать. Развернувшись, будто по команде, они припустили что было мочи в сторону большого пляжа, нелепо подскакивая и разбрасывая тучи брызг. Дождавшись, когда кодла скрылась из виду, Гурьев перевёл взгляд на оставшегося парня, который, быстро и недоумённо оглянувшись, снова уставился на Гурьева своим непонятно застывшим, но отнюдь не пьянозаторможенным взглядом. Он, похоже, вовсе не торопился следовать примеру своей свиты. Или с самого начала не очень на них рассчитывал, или они здесь совсем не для того собрались, чтобы девушку полапать и выпустить. Плохоплохо, подумал Гурьев. Плохоплохо. Начинать своё пребывание в тихом городе Сурожске с акции Гурьеву не хотелось. Но ничего иного както не вытанцовывалось. Плохо. Плохо!
Парень конечно же, тоже задёргался, побледнел – но не побежал. Было ясно – он когото боится, и боится пока больше, чем его, Гурьева. Опять конфликт ужасов. Сшибка. Парень медленно отступал, водя ножом перед собой: плавно слева направо и резко – в обратную сторону, с интервалом в тричетыре секунды перехватывая нож то одной рукой, то другой. Это уже здорово походило на достаточно примитивную, но всё же – школу. И не понравилось Гурьеву гораздо сильнее, чем всё предыдущее.
Нет, промелькнуло у Гурьева в голове, нет, ну, это же просто ни в какие ворота не лезет. Я приехал покопаться в земле, поиграть в учителя и
В состоянии боевого транса Гурьев ничуть не походил на берсерка: напротив, сознание его расширялось, впитывая информацию об окружающем, он словно бы видел всё происходящее с высоты – в том числе и самого себя. В этом состоянии он сохранял способность полноценно и отстранённо мыслить, хладнокровно рассчитывая и предугадывая действия противника по различным, в том числе далеко не каждому специалисту заметным, знакомым и понятным вазомоторным реакциям. При этом Гурьев и выглядел на редкость мирно: никаких угрожающих стоек, гортанных криков, колючих прищуров и прочей чепухи с ахинеей, которую так любят изображать дилетанты и боксёрыразрядники. И результат был скучен и однообразен, как справка из райсобеса: всегда один удар. Первый – и последний. Привычка такая – ничего не повторять по два раза. Никому. Точка. И момент постановки этой точки оказывалось возможным отследить только с помощью оченьочень дорогой и оченьочень специальной аппаратуры.
Всё случилось, как всегда, тихо, мгновенно и незрелищно. Голова парня запрокинулась, и он медленно осел на песок, превратившись в нелепую кучку тряпья. Гурьев перехватил выпавший нож в воздухе, легко разобравшись в нехитрой конструкции, сложил и длинностремительным движением зашвырнул далеко в море. Отслеживая застывшую позу девушки и отмечая гдето на периферии сознания – девушка определённо заслуживает его вмешательства и даже неизбежно следующих за таковым неудобств, – он присел перед парнем и прижал палец к его шее, нащупывая пульс. Его частота и наполнение Гурьева вполне удовлетворили.
Он выпрямился и быстро оценил диспозицию: то, что осталось от одежды девушки, в качестве таковой использованию не подлежало в принципе, – разве что полотенце. Оо, взмолился про себя Гурьев. Это же просто плохо написано. Просто притянуто за уши и вбито коленом. Кто, кто сочиняет эти дурацкие сцены, – можно, я ему в рожу харкну?!
Однако тот, кто эту сцену написал, уже написал её, и переписывать в угоду утончённым литературным пристрастиям Гурьева вовсе не собирался. У него возникло подозрение, что даже смачный плевок мало что мог бы изменить в образовавшемся раскладе. Ну, решать чтото надо, вздохнул Гурьев. Значит, будем решать.
Переместившись в нужном направлении, Гурьев сам поднял полотенце и, набросив его на плечи девушке, подхватил её на руки и быстро, едва ли не бегом, направился прочь от места, где небольшая кучка тряпья у кромки воды не торопилась подавать признаков жизни. Девушка, резко выдохнув, обняла Гурьева за шею, прижалась к нему всем своим лёгким, сильным, тугим, горячим, вздрагивающим телом. Он даже едва не остановился – словно его пушистой лапой толкнули в грудь.
Он, в общем, относился к человеческим слабостям снисходительно. Ему, как никому другому, было отлично известно, какие процессы начинаются в организмах мужчин при появлении в поле их зрения таких вот девушек – с коэффициентом фертильности сто процентов с большимпребольшим плюсом. Химия. И с ним самим это тоже происходило. Вот, – почти как сейчас. И, увидев покрытую мелкими гусиными пупырышками золотистую кожу на руке девушки, Гурьев осознал отчётливо и бесповоротно: с этого мига он отвечает за всё, что когданибудь случится с этим существом. Абсолютно за всё. Как же это опять меня угораздило, с неожиданной злостью подумал он.
Метров через пятьдесят Гурьев остановился и осторожно опустил девушку на землю, придерживая полотенце у её горла и не давая материи соскользнуть. Девушку всё ещё колотила нервная дрожь, но вместо мертвенной бледности на лице её, как он успел заметить, полыхал гневный румянец, и это могло Гурьева, в общемто, только радовать. Он не делал никаких попыток отстраниться, и девушка, снова потянувшись к Гурьеву, уткнулась лбом ему в плечо и расплакалась – понастоящему.
На этот раз Гурьев ни имел ничего против слёз – как признака наступающей эмоциональной разрядки: